Под утро я не выдержал и выбрался из постели. Катя ничего не сказала, просто повернулась на другой бок. Я оделся, шагнул в коридор и прикрыл за собой дверь. Меня влекло наверх, прочь из затхлых штолен, на свежий воздух. Я вдруг вспомнил и то, как бродил по джунглям, и как жил в развалинах на окраине, глядя по ночам на густо засыпанное звездами небо, и как ночевал в третьесортных отелях, не платя за постой. Меня вдруг совершенно внезапно охватила грусть. Ностальгия по безвозвратно ушедшему образу жизни. И хотя всю жизнь я стремился построить корабль и убивать биотехов, сейчас у меня защемило сердце от осознания потери свободы. Я вспомнил, как мы бродили по Суматре с Кочей, одетым в парусиновые штаны и рубаху, имея за душой лишь кинжал, пистолет, собственную одежду и три-четыре десятка патронов. Эта незатейливая жизнь навсегда оставалась в прошлом. Не скажу, что мне хотелось ее вернуть, но о безвозвратности потери я сожалел. Мне хотелось увидеть небо. Такое же, как тогда.
Наверху набирал силу рассвет. Океан был далеко, его дыхания не было слышно, но крепчающий ветер доносил солоноватую влагу даже сюда. Я распахнул приоткрытую бронированную дверь и выбрался на широкое бетонное плато базы. Пробившаяся через замшелые трещины трава блестела капельками росы. Солнце еще не встало, но разноцветье небес уже предвещало скорое появление лика светила. Скрипя наметенным песком, я направился в сторону океана. Там бетон обрывался, открывая живописный вид на полосу густых джунглей и виднеющийся вдали океан.
С удивлением я заметил, что не один выбрался подышать свежим воздухом — у самого обрыва, расстелив на бетоне техническую куртку, сидела Ольга. Я подошел, стараясь не скрывать звука шагов, но она не обернулась. И ничего не сказала. У меня не было ни малейших сомнений, что она узнала меня по звуку шагов. Потому что я бы ее узнал непременно. Я тоже скинул куртку и присел рядом. Ветер дул в лицо, принося смесь ароматов джунглей и океана. В небо с деревьев внизу поднимались первые проснувшиеся птицы. Возле самой моей щеки трепетал уголок воротника Ольгиной рубашки.
— Несколько дней не увидим неба, — сказал я негромко.
Она не ответила. В ее глазах отражались краски набирающего силу рассвета. Она как сидела, так и осталась сидеть. Не приблизилась и не сорвала дистанцию.
"А ведь Борис, скорее всего, прав, -- подумал я. -- То, что кажется в поведении Ольги детской непосредственностью, может оказаться холодным расчетом. Нужно держать ухо востро!"
Впрочем, прав был не только Борис, но и Катя, когда говорила про феромоны. Ольга была не просто красива, она была именно сексуальна, а ее непосредственность рождала невольные мысли о доступности. О той доступности, которая бывает у сумасшедших, не понимающих, что происходит. Я гнал эти мысли, но тело само реагировало, вне зависимости от осознанных решений. Я ощутил, как чаще забилось сердце.
Едва заметно, боясь спугнуть зыбкое очарование этого мига, я приблизился к Ольге и чуть коснулся плечом. Она снова не отшатнулась, не отстранилась, не давая никаких невербальных намеков, вынуждая меня самому придумывать несуществующие причины и следствия. И ответственность за эти выдумки целиком оставалась на мне, ведь Ольга просто сидела, и не делала ничего. Только чуть опустила взгляд.
Я задумался. Если кто-то дает обещания и не выполняет их, это предательство. Но бывает ли пассивное обещание? Когда человек видит, что хочет другой, не собирается это давать, но и не говорит, что не даст. Ольга не могла не понимать, что происходит со мной. И если бы она ничего не хотела, как заявляла недавно, она бы отстранилась, попросила бы на нее не наседать. Но она молчала, давая мне самому все додумать и самому себя распалить. Это полностью вписывалось в концепцию Бориса. Я понял, что Ольга попросту разводит меня и всех нас. Разводит на бесплатное проживание, питание, и на денежное довольствие. Это было неприятно, как лезвием по душе. Точнее не по душе, а по оставшимся с детства воспоминаниям. Мне жалко было, что храбрая девчонка с острова все же погибла тогда, хотя ее и спасли гравилетчики, пожертвовав собственными жизнями. Рядом со мной сидела не она, а сломленная жизнью молодая женщина, вынужденная по воле обстоятельств перейти к паразитическому существованию.
Ветер крепчал, гонимый разгорающимся рассветом. Ольга шевельнула пальцами, перевернула ладонь и, как бы невзначай, ответила мне легким пожатием. Почти незаметным. Ни к чему не обязывающим. Если бы я о нем напомнил когда-нибудь, Ольга наверняка округлила бы глаза и заявила бы, что пожатие было чисто дружеским. Но она не может быть настолько не в себе, она не может не понимать, как это действует на мужчин. Этот знак ответного внимания, при всем моем понимании ситуации, невольно вызвал во мне шторм сладостной дрожи. И тут же солнце взошло из-за горизонта, ударив по глазам первой каплей яростного света.