А стоит Олегу оставить записку, так Сергей совсем теряется: он не получал таких приглашений, оттого базово считает снова, что его хотят просто избить. Повторюсь: как и Марго он пускай и попал в детдом в 8 лет, он пережил потерю родителей и, если Васюткин выплёскивал её наружу, Сергей проецировал её через замкнутость и через рисунки. Но вместе с тем он также принял свою модель поведения, где не знает, что существует другая, иная с другими системами ценностей, где банально не всё решается кулаками.
Вот и выходит — сначала он тайком следует за Олегом, после прячет его записку, пытаясь разобраться, и также думает и задумывается, а что если всё бывает иначе? Но если Марго в принципе не особо-то получала поддержку и заботу, то Сергей начинает припоминать то, о чём поклялся не вспоминать — о тепле, какое ему даровали патроны-родители. И постепенно кокон замкнутости, в который он себя намеренно загнал, чтобы сбавить боль от травли и унижений, начинает трескаться.
Итак. Марго и Сергей — воспитанники со дна, которые привыкли следовать определённому шаблону поведения. И действия, слова и поступки Олега вносят смуту в каждого.
Именно поэтому для каждого становится тяжело принять решение помочь Волкову. Марго думает сбежать и сделать вид, что ничего не видела, а Сергей — просто скрыться и перетерпеть. Но оба в переломной главе совершают поистине отважный поступок: они решают испытать ту модель поведения, которую им продемонстрировал Олег — незнакомую, непонятную и прыжок в неё подобен для каждого прыжку в пропасть. Потому неслучайно вещи, которыми бросаются по итогу они в обидчиков, важны для них.
Для Марго — это книга по Звёздным Войнам и Гарри Поттеру.
Для Сергея — это Преступление и Наказание Достоевского.
Каждый — и Марго, и Сергей — совершают серьёзный и огромный шаг смелости и мужества для своих лет: доверяются, принимают новый путь и итогом становится формирование «Вместе».
Но и там выходит непросто: ведь своими действиями они вывели себя за пределы иерархии и как быть с этим — оба не представляют и не знают, более того — они продолжают присматриваться друг к другу и пока не спешат назвать дружку «друзьями». А как будет дальше? Что делать с этой системой? Как поступать? Ответы на эти вопросы им ещё предстоит дать.
Фу-у-уф, это было тяжеловато и много. Уверена, даже очень информативно. Это основные ветки подтекста, которые мне хотелось упомянуть. Другие хэдканоны и вещи содержатся в специальном треде о Баторе в твиттере, ссылка на который дана в «Примечания автора» в шапке фанфика.
Надеюсь, данная статья прояснила основные моменты Префазы.
Благодарю каждого за интерес!
Увидимся в следующих главах!
С уважением,
Лейтенант.
========== Ворон (1) ==========
Первая фаза: Сгущёнка раздора
1 сентября 2004 год
Что, если попытаться представить оживлённый образ северной столицы? Выходит любопытно. Сергей пока не определился с деталями, но знал, что, определённо, это барышня. Причём чем ближе к Центру, тем больше кисеи, шелков, тем выше причёска, бледнее макияж, выше поднята голова, и тем больше появляется желание исправлять каждого, если незадачливый человек даже с пригорода назвал функциональный и конструктивный элемент строения — вход в многоквартирный дом — «подъездом», но не «парадной».
Сергей вздохнул и, перекатившись на носках, улыбнулся. Да уж. Жаль ему вдруг стало этого незадачливого человека — огребёт он тогда уж по полной.
Также обязательным элементом «диалога» или «образа» дамы города на Неве являлась мушка. Или несколько. И каждая (если их всё-таки несколько) располагалась на лице согласно изобретённому в давние времена языку и терминологии. Шифровка эта представляла нечто сложнее азбуки перестукивания, какую отчасти придумали в Петропавловской крепости. И не каждый даже «свой» из Народа догадался бы, что обозначала жирненькая мушечка на самом кончике припудренного белого носика, которая в следующий раз могла и вовсе мигрировать на правую бровь.
Сергей вынырнул из размышлений, услышав шум сбоку, и посторонился, чтобы пропустить шумных учеников младшей школы. Он приметливо осмотрел их. У многих девчонок на макушках красовались огромные пышные банты, от которых отходили ленточки, а у пацанов ему приметились чистые выглаженные костюмы, которые, правда, сейчас сбились, вероятно, от чрезмерной активности самих детей. Отличались и портфели: идеальные и яркие с необычными рисунками, они не шли в сравнение с серыми сумками для сменной обуви и с отремонтированными не по одному десятку раз рюкзаками. Рисунки на последних — если и были — стали просто выцветшим облезлым полотном. Именно поэтому баторцев всегда было проще различить в толпе. Девчонки их потока не хвастались огромными белыми-белыми бантами, порой волосы они и вовсе перевязывали отрезанным от шарика «колечком», а серая форма напоминала рюкзаки — застиранная, бледнеющая и полнившаяся заплатками.
«Да уж», — Сергей грустно вздохнул и отвернул голову. Он прошёлся вдоль стены до самого угла, отвернулся и направился обратно ко входу в магазин. Постепенно Разумовский променял невесёлые мысли о различиях детей из семей и баторцев на незавершённую логическую цепочку про символический образ барышни-города.
Итак, барышня. Было в этом что-то, что определённо мешало добиться целостности. Вот, допустим, если взять обратный путь, то выходят противоречия: чем дальше от Центра, тем меньше становятся шелка и пышность юбки, и иначе бывает причёска. В некоторых районах, судя по рассказанному Волковым, барышня вообще меняет неудобные туфли на кроссовки, платья — на спортивки, а с волосами?.. Волосы тоже меняются, как и в речь наплывает больше жаргонизмов. И в руках вместо веера появляется бита.
Но разве это делает их не питерцами?
Сергей призадумался, скользнул взглядом по вывеске «Перетлёнок» и, отвернувшись, медленно побрёл обратно к углу.
«Вряд ли», — уверенно заключил он.
Даже пригород Санкт-Петербурга — это всё ещё Санкт-Петербург, а значит и многогранность, присущая жителям северной столицы, определённо должна быть включена в символический образ.
Но как?
Пока в сознании Разумовского вырисовывались красочные и пёстрые образы диаметрально противоположных по стилю барышень в тон проложенной логической цепочке. Задержав образы подольше, Сергей пошёл на варварство — продолжил искать эту «целостность». Ведь, допустим, хулиганистый быт существовал не только в пригороде, тогда… быть может, по ночам просто происходила трансформация?
«Как у оборотней, допустим», — Сергей хмыкнул и, закинув голову повыше, разглядел, как на пышном дереве появилось больше воробьёв. Последний, усевшийся на ветку, имел светлую окраску. Следовательно, была и «последней».
«А если, наоборот, ночью это пышный светский образ?» — подумалось Разумовскому, и он, продолжая раскручивать логическую цепочку в голове, считал параллельно всё больше прибывающих воробьёв. Ведь у Санкт-Петербурга были разводные мосты: поистине красивое зрелище, которое обретало своё таинство в ночной период. «Но разве и хулиганистая версия не могла обладать таинством? Ведь не все же люди в спортивках по определению — плохие? Вот, допустим, Ол…»
На вопросы Сергей не успел дать ответа. Где-то за углом магазина, у которого он замер, раздались резкие пререкания. Сергей моментально плюхнулся обратно на пятки, повернулся в ту сторону и несколько секунд вслушивался. За них только разве что воробьи расщебетались, да откуда-то далеко-далеко с порывом ветра принесло треск сороки — бело-чёрная, очевидно, извещала другую пару о наличии рядом опасности. Зачастую «речь» шла о кошках близ гнезда.