Он шёл как водолаз по дну моря, разгребая руками мутные массы снега. Его обгоняли трамваи, и тогда он бежал, потом снова шёл. Ветер дохнул вдруг в лицо хлоркой. И перед глазами мальчика на мгновение возникла заманчивая голубая гладь бассейна, послышались всплески воды. Они звали его, но юный Шаров решительно тряхнул головой — нет! — и огляделся: в серых хлопьях метели раскалённым докрасна железом пылало слово: «Аптека». Это от неё пахло хлором.
Ему вдруг стало жалко бабушку, хотя жалеть её уже было поздно. Никто её не тревожил, ничего у неё не болело, и глаза не нуждались в свежих глазных каплях. Ей было хорошо. Вернее, никак. Плохо было ему. Мальчику казалось, что он жалеет бабушку, на самом же деле он жалел себя, осиротевшего без Баваклавы.
Сам не понимая почему, он вошёл в аптеку. Осмотрелся. Встал в очередь к окошку, где выдают лекарства. Снежные сугробики растаяли на шапке и на плечах. Лицо стало гореть. Юному Шарову вдруг показалось, что все смотрят на него вопросительно, отчуждённо. Он повернулся и хотел было уйти, но провизор узнал его, окликнул:
— Что ж ты не берёшь лекарство? Оно готово с утра.
Не зная, как объяснить провизору, что случилось с бабушкой, мальчик молча взял пузырёк и зашагал прочь…
На улице здорово мело. Снег слепил глаза. И люди шли против ветра, наклоняясь вперёд, натыкаясь друг на друга. Он зажал пузырёк в кулаке, словно в нём была роса, которую по каплям собирают каждый день для тех, у кого болят глаза. Он запоздало выполнял свой маленький долг перед Баваклавой. Хотя долг его перед бабушкой был куда больше.
Он вспомнил, как очень давно упал и разбил коленку. Ревел тогда на весь двор. Думал, что сломал ногу, и ревел. Баваклава взяла его на руки — большого, шестилетнего мальца — и понесла! Она несла его, а он ревел, хотя нога болела не так уж сильно. И ничего он не сломал. Он ревел, а она несла. Он был толстым, «жирный — поезд пассажирный», и бабушке было тяжело нести этот «поезд». Но она несла его в охапке, прижимая к себе.
Дома ей стало нехорошо. Она прилегла. А он занялся плюшевым мишкой и забыл про свою коленку.
— Не больно? — спросила с дивана бабушка.
Коленка перестала болеть, но он на всякий случай соврал:
— Больно!
Мерзким он был парнем в детстве, вспоминать тошно!
Потом ему надоел плюшевый медведь, он подошёл к дивану. Бабушка тяжело дышала, лицо её было непривычно бледным. Над верхней губой выступили бисеринки пота. Даже он заметил это.
— Ты что, Баваклава? — спросил он.
— Ничего… Вот вырастешь большой, понесёшь меня в больницу, когда мне станет плохо.
— Понесу, — ответил маленький Шаров, а сам подумал: «Зачем носить, есть машины с красным крестом… для взрослых».
Сейчас он шёл быстро, словно боялся опоздать к отходящему поезду. Снег воздвигал на его пути белую стену. И юный Шаров невольно вытягивал вперёд руку, чтобы не наткнуться. Вдруг он придёт на свою улицу, а там ни бабушки, ни дома, никого. Отошёл поезд.
На углу, возле сквера, он наткнулся на родителей. Они шли рядом — папа держал маму под руку, — согнутые, облепленные снегом.
— Мама!
— Это ты? Где ты был? — Мама смахнула налипшие на ресницы снежинки и с удивлением посмотрела на сына.
— Ходил в аптеку.
— В аптеку? — удивился папа. — Зачем… в аптеку?
Родители грустно переглянулись.
Так они стояли в водовороте метели, словно сбились с пути и не знали, в какую сторону податься.
— Ну хорошо, — сказал отец, — иди домой. Мы скоро вернёмся.
Возле дома юный Шаров встретил соседа. Бывший лётчик гулял с непокрытой головой, и его белые волосы перемешивались с хлопьями снега.
— Юный Шаров, знаешь ли ты, что сегодня солнцеворот, — сказал сосед. — День прибавился на одну минуту.
В хлопьях снега сосед был похож на древнего кудесника.
Мальчику было не до солнцеворота. Он ничего не ответил.
— Что-нибудь случилось? — вслед ему крикнул Иван Рахилло.
— Случилось! — ответил мальчик, и сердце его сжалось.
Он тихо отворил дверь и вошёл в бабушкину комнату. Горел слабый свет. Бабушка лежала в постели с закрытыми глазами. Стараясь не наступать на скрипящие половицы, он подошёл к овальному столику и поставил ненужный пузырёк с каплями рядом с блюдечком, на котором лежала пипетка. Он осмотрел бабушкину комнату и неожиданно почувствовал, что комната сама по себе очень дорога ему. Помимо плюшевого дивана с зелёными кисточками, стола на витой ножке, в комнате стоял платяной шкаф. Несколько венских стульев со спинками, изогнутыми, как трамвайная дуга.