Филя что-то продолжал лопотать, а я видел только его круглые от ужаса глаза, и нехорошее чувство противно сдавило мне горло.
— Помоги мне откопаться.
— Нельзя, только сам, понимаешь? Я пытался помочь Стасу… Чем больше помогал, тем хуже. Здесь нельзя помочь, здесь каждый за себя! Но я рядом буду, я буду сидеть и ждать, когда ты выберешься…
Я закрыл глаза. Бред-то какой… Все это — бред…
А если все-таки не совсем бред? Ведь что-то внутри меня тоже бормочет: «Бежать надо, Игорек!», только совсем тихо, гораздо тише ошалевшего Фильки. Очень уж много не стыковок. Но пытаться объяснить их сейчас или все отбросить как нереальное означало остаться на месте.
А может, и в самом деле надо просто бежать?
Мне вдруг стало легче. Я пошевелил плечами и понял, что снег вокруг меня больше не такой плотный.
Я начал активно толкаться, расширяя свою берлогу.
— А почему у тебя ширинка расстегнута?
Филя дрожащими руками застегнул штаны.
Ноги проваливались в снег глубже колен. По спине медленно и противно сползали капли пота. Я остановился, чтобы зачерпнуть ладонью кажущийся теплым снег и в сотый раз попытаться освежить им лицо.
Рядом поскуливал Филя, засыпая меня вопросами типа «куда мы идем» и «что мы будем делать». Как будто я знаю. Полцарства бы отдал, чтобы он свое хлебало склеил хоть на пять минут. Но я на него больше не гаркаю, потому что пытаться прервать его детскую истерику так же безнадежно, как молитвами остановить понос.
Я уже привык, что ландшафт вокруг постоянно меняется. Обрывы затягивались, как раны, горы становились стеклянными кубами, а мои руки периодически покрывались пятнами, очень похожими на трупные. Последнее было особенно неприятно, так что я старался не смотреть на себя. Если невозможно контролировать то, что снаружи, надо хотя бы сохранить контроль внутри. А для этого необходимо по-прежнему верить, что я — это я. И точка.
Я обернулся. Странно — на дне моих следов постоянно виднелась грязь, а следы Фильки — кристально чистые, белые, едва различимые. Это не спроста.
Я вернулся к следам, потрогал их. Под моими в самом деле прощупывалась земля, а под его следами как будто было еще метра два снега. И тут ко мне пришла идея.
— Ну-ка сядь, — скомандовал я приятелю.
— Зачем?
— Сядь и постарайся взять себя в руки. У меня подозрение, что пока ты не придешь в адекват, нам так и плутать по белому месиву.
Он заплакал.
— Игорь, я не могу! Он умер у меня на руках, и я… Я не хочу умирать! Я не хочу так умирать, понимаешь? А ты иди… Иди сам, может быть, и правда выберешься из этого дерьма… У меня не получится.
Я сплюнул. Вариантов было не много.
Мой кулак аккуратно въехал ему в челюсть. Я постарался, чтобы удар был не слишком сильным и не слишком слабым. Филя вскрикнул и завалился на бок. Поколебавшись, я зарядил ему слегка под дых.
Что сильнее страха и жалости к себе? Я думаю, злость. Она всегда зашоривает все лишнее, и ты с кулаками кидаешься на вооруженного быка с корочкой элитного отдела, хотя даже дотянуться до его морды нет ни единого шанса.
Я понес отчаянную пургу, наблюдая, как у Женьки краснеют щеки и шея. А когда он поднялся на ноги…
У меня сильно закружилась голова. Настолько сильно, что я опустился на корачки, чтобы не упасть с двухметровой высоты собственного роста.
Под ногами оказалась земля, покрытая опавшими листьями и мхом. Я осмотрелся: никакого снега, повсюду стояли деревья, много, много деревьев! Я бросился обнимать ошалевшего Филю, а тот вдруг отстранил меня и указал рукой куда-то в сторону.
Там, возле огромного сучковатого ствола поблескивало что-то инородное. Что-то, похожее на трещину в картинке.
— Мы… выбрались? — прошептал он, вопросительно глядя на меня.
Я пожал плечами.
— Думаю, это финишная черта. Если хочешь, давай я первым это проверю.
В маленькой комнате горел тусклый свет ночника.
На стене — огромный плакат Джибо, инопланетного сверхгероя. Под ним, на полочке, стояла пластмассовая модель его корабля. Между моей кроватью и Джибо чуть больше метра, и в это пространство с трудом вписывался стол со всяким хламом и синее кресло-маятник, которым я очень гордился.