— Ты вся в отца, Эмили!
— А разве это плохо?
— Просто вы с Мишель никогда не понимали вкуса настоящей жизни.
Эмили вздохнула.
— Нет, мама. Мы просто не придавали значения таким мелочам, которые почему-то ценятся в высшем обществе.
В холле заиграл телефон. Это был повод не продолжать дискуссию, и Эмили обрадовалась, выбегая из комнаты.
— Алло! Слушаю!
В трубке повисло недолгое молчание, потом раздался голос, заставивший ее вздрогнуть:
— Здравствуй, Эмили.
— Ричард?! — у нее пересохло во рту. — Это ты?!
Он нежно рассмеялся.
— Ну как ты?
— Я… никак. Я уезжаю, Рич. — Куда?
— В Нью-Йорк.
— В Нью-Йорк?! Прекрасно! Ты не представляешь, как это здорово! Я тоже еду в Нью-Йорк, буквально на днях.
Эмили побледнела и опустилась в кресло. Только не это! Их болезнь-страсть вымотала ее за последние два года до полного опустошения.
— Зачем ты едешь в Нью-Йорк?
— Я там буду жить. И работать. — Его голос как всегда был беззаботным. — Ну? Составишь мне компанию?
— Вряд ли. Тем более я не понимаю, в чем именно тебе нужна моя компания. В жизни или в работе.
— А я думаю, ты все понимаешь. Мы с тобой близкие друзья. И остаемся друзьями, несмотря на наши… мм… иногда далеко не дружеские отношения.
— Я буду жить у своих родственников.
— А я — у своего приятеля. И что? Но это не помешает нам…
Эмили разозлилась:
— Что вдруг ты туда собрался? В нью-йоркских барах платят больше?
— Представь себе, больше. И чаще. И девушки там красивее. Ха-ха-ха! Ну ладно, не обижайся, просто мы можем… поддержать друг друга в чужом городе, если что.
Она вздохнула.
— Я не думаю, что нам стоит это делать.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты понимаешь.
— Хорошо. Только, надеюсь, на нашу дружбу это не повлияет?
— Трудно повлиять на то, чего никогда не было.
— То есть как это «не было»? А что же, по-твоему, было?
Эмили поглубже забралась в кресло и тихо, чтобы не услышала мать или горничная, прошептала:
— То, что между нами было, Рич, вообще не поддается никакому определению. И давай оставим наши отношения под грифом «было».
— Не согласен, — дурашливым голосом заявил он, потом помолчал и тихо, с придыханием, добавил: — Я опять скучаю по тебе, девочка моя. Это и правда похоже на наваждение. Это неизлечимо.
Она не знала что сказать, горло сдавило спазмом. Так всегда было рядом с ним, даже если это «рядом» ограничивалось телефонными проводами. Надо было давно признать, что противиться этому искушению невозможно.
— Эмили, — снова позвал он. — Ну что ты молчишь? Эмили, я хочу тебя видеть… Как раньше.
— Рич, не звони мне больше никогда.
— Почему?
— Я надеюсь, мы в Нью-Йорке не встретимся. Прощай. — Она положила трубку и закрыла лицо руками.
Эмили хорошо усвоила еще в детстве: главой в их семье всегда была мать. Отец, хоть и был членом конгресса и среди коллег считался весьма суровым и даже своенравным, дома был паинькой, полностью отдавший бразды правления в изящные руки жены.
Иден и Роберт Бертли перебрались в Вашингтон из пригорода Чикаго, когда их старшей дочке Мишель исполнилось восемь лет, а младшей Эми — три. Вместе с высокой должностью мистеру Бертли предложили дом с прислугой, великолепный двухэтажный особняк в пригороде, где жили семьи таких же чиновников, как и он.
Поначалу им такая покупка показалась нереальной, но все же они взялись выплатить сумму, правда не сразу, а в течение нескольких лет. И в конце концов об этом приобретении никто не пожалел.
Время шло, дети росли, семья часто путешествовала, каждый позволял себе быть тем, кем хотел. Словом, жизнь семьи складывалась удачно. Может быть, Иден когда-нибудь и пожалела о безликой роли домохозяйки, но по крайней мере никогда не заявляла об этом вслух.
Обладая мощным интеллектом, эта женщина почему-то довольствовалась домашним пленом и, казалось, терпеливо ждала, когда настанет ее черед править делами.
И черед настал. Роберт вдруг резко изменился, ушел с государственной службы, занялся бизнесом, стал часто пропадать из дома без объяснения причин. Он стал злоупотреблять алкоголем, изменять жене, его постоянно видели в казино и игорных клубах, фамильные счета опустошались с неимоверной быстротой. Иден сначала спокойно и довольно долго терпела эти безобразия — память о былой любви и прежних счастливых годах не позволяла поверить, что любимый муж может настолько измениться.
Но поверить все-таки пришлось. Как гром среди ясного неба на них свалилось известие: партнеры по холдингу отстранили Роберта от дел и потребовали продать контрольный пакет акций, иначе им грозило разорение. Днем позже Иден за ужином объявила, что управление холдингом отныне находится в ее руках, банковские счета — тоже, а отцу, если будет угодно возобновить свою деятельность, прежде придется пройти курс лечения в клинике.
Именно в этот момент семнадцатилетняя Эмили поняла: в их дом пришла беда. Еще ничего не случилось, но она отчетливо почувствовала, что их уютному семейному миру пришел конец.
В оглушительной тишине, установившейся после слов матери, отец заявил, что слишком поздно что-либо спасать, но все равно он желает Иден удачи.
На следующее утро его нашли в собственном кабинете с дыркой от пули в правом виске. А еще через несколько дней, когда улеглась похоронная суета, в дом явились судебные приставы с целью описать имущество покойного и изъять документы. Оказалось, что у мистера Бертли накопились огромные долги, отдавать которые он уже не собирался, поэтому и пустил себе пулю в голову.
Такого поворота событий не ожидал никто. Семья оказалась не просто разорена, но еще и в огромном минусе, покрыть который можно было бы лишь годами упорного труда и хороших дивидендов.
Собрав дочерей на семейный совет, Иден поклялась сама и заставила поклясться их, что они не опозорят честь отца, так легко предавшего их самих, и не разгласят этой позорной тайны. Она также заставила дочерей пообещать, что те не попросят ни цента у родственников, живущих в Нью-Йорке.
Тетя Ло, прослышавшая кое-что о шалостях братишки, в порыве родственных чувств хотела было предложить свою помощь. Но гордая Иден отказалась, заверив ее, что слухи полная чушь.
— Мой муж никогда не поступил бы так с нами, — надменно говорила она в трубку. — Да, у него были небольшие долги, но мы справимся сами.
Попросив отсрочки у кредиторов, она кинулась в бой. Прошло пять лет терпения, лишений, бесконечных займов и мучительных бухгалтерских комбинаций, прежде чем Иден смогла вздохнуть с облегчением. Она отстояла особняк, раздала долги мужа и даже вышла в прибыль. Иден победила не только долги, она победила саму судьбу: выиграла, ни разу не попросив ни у кого помощи. Теперь она гордилась собой и восхищала окружающих. Только дочки почему-то стали ее побаиваться.
Старшая Мишель, которую семейные проблемы почти не коснулись, потому что на ту пору у нее случился бурный роман с замечательным, правда не очень богатым, канадцем, вышла замуж и уехала к мужу на родину где через некоторое время прославилась как звезда местного кинематографа. Она часто звонила, присылала деньги и беспрестанно звала Эмили к себе, но тщетно: мать оказалось не так просто уговорить.
Примерно те же действия предпринимала и тетушка Ло, особенно в первые, самые трудные, годы после смерти отца. Видя, как ожесточается Иден, она просила прислать девочку в Нью-Йорк, где, конечно, Эмили было бы лучше вместе с ее собственными детьми, Сандрой и Джонни, веселыми, общительными ребятами, любившими кузину с раннего детства.
Но Эмили, глубоко привязанная к матери и чрезвычайно ей сочувствующая, отметала и тот и другой вариант. Нет-нет, она останется с мамой, потому что та не сможет без нее. Она останется с мамой, потому что сама не сможет без нее, потому что она восхищается ею, преклоняется перед ней и готова всю жизнь прожить тут, если маме так будет угодно!
Мишель такая позиция очень огорчала.
— Ты можешь сгубить свою жизнь и даже этого не заметить, потому что уже превратилась в бесхарактерную овцу! Но вот куда смотрит дорогая мамочка?! Неужели ей ничего не видно и совсем тебя не жалко?!