Когда приехали мы в Амстердам, Там его мучила все та же ревность. Он за руку держал меня все время, Лишь выпустил, когда пошел к врачу, Меня оставив подождать в приемной. Он летаргией называл усталость, Вполне естественную. Человеку Порою нужен отдых и покой. Но врач ему такие дал пилюли, Чтобы совсем не отдыхать. И вихрем-Пошли бега, соборы, мюзик-холлы, Кафешантаны. Стал он белый-белый, И лишь глаза, как фонари, горели: «Силенки есть еще! Вперед! Вперед!»
Спасибо, милый Бог, что научил Меня ты сидя засыпать. В трамваях, На пароходах, в кебах, в поездах Пришлась твоя наука очень кстати.
И все-таки мне сна недоставало.Я помню, вечером второго дня,Как мы с ним оказались за границей,Он слушать Вагнера меня повел.Казалось, этому конца не будет,И стоило лишь мне сомкнуть глаза,Он локтем в бок меня: «Не спать, смотреть!»Я стала спать с открытыми глазами.Я скоро научилась спать и стоя,И на бегу, носясь повсюду с ним.Во сне ему я даже отвечала —Ведь требовалось лишь «ты прав, мой милый».Конечно, кое-где я просыпалась —В отелях, например, или на почте,Чтобы тебе отправить телеграмму,Пока он маме телеграмму шлет,Еще я просыпалась в ресторанах,Во франкфуртском зверинце и в немецкомИгорном доме —расскажу об этом.Там разбудил меня, наверно, запах.Отчаяньем там пахло, как в зверинце,И жалкой, боязливою надеждой;Еще — прокисшей и несвежей страстью(Был третий запах смесью первых двух).Но, может быть, мой нюх преувеличил —Глазам открычся светлый-светлый зал.Ты помнишь, как водил меня на биржу?Тут было очень на нее похоже *.На золотисто-кремовых колоннахДержались бело-голубые своды,Хрустальные переливались люстрыИ освещали все дела внизу,Где шесть столов стояло и в рулеткуИзысканная публика играла.Вдоль стен на алых плюшевых диванахСидели зрители, и я средь них.А Парринг — тот стоял со мною рядом,Смотрел на ближний стол во все глазаИ бормотал: «Понятно. Все понятно».Мне показалось, что, как я, во снеОн говорит с открытыми глазами,И я сказала ласково, но твердо:«Пошли в гостиницу, мой милый Данкан,Там ты поспишь». Он на меня воззрилсяИ, медленно качая головой,Ответил: «Рано. Рано. Кое-чтоЕще мне надо сделать. Я ведь знаю,Что ты и в грош мои мозги не ставишь,Считаешь их ненужным дополненьемК тому, что между ног моих торчит.Так знай же, Белл: мозгам моим открылсяВеликий ФАКТ, что нарекли невеждыУДА ЧЕЙ. Ясно вижу я теперь,Что БОГ, СУДЬБА. УДАЧА и ВЕЗЕНЬЕ —Лишь жалкие слова, лишь облаченьеНЕВЕЖЕСТВА. Ты, женщина, стой с краюИ наблюдай за тем, как я играю!»Мы подошли. Примолк нестройный гул.Все взгляды — к нам. Один подвинул стул.Он пробурчал: «Спасибо», и — за дело.А я стояла сзади и смотрела.
Милый Бог, я устала. Время позднее. Трудненько подражать Шекспиру, если ты женщина с трещиной в голове и даже не знаешь грамматики; однако я замечаю, что буквы у меня становятся меньше. Завтра мы причалим в Афинах. Помнишь, как века тому назад мы были там с тобой по пути в Загреб и Сараево? Надеюсь, Парфенон за это время починили. Теперь тихо пристроюсь рядом с Парнем, а о его беде расскажу завтра; конец этой записи я обозначу звездочками.
Покинув Константине… как там дальше?На том же русском корабле плывемТеперь к Одессе, миновав Босфор.Свеж: и приятен воздух, небо чисто.Укутав горемыку своего,На палубе его я усадила,А то бы он весь день лежал на койкеДа Библию читал. Теперь он вновьСтал говорить о том, что мы с ним пара,И умолять о «вечных узах». Брр!Ведь радости парьбы не обуздаешьНа время даже, что уж там не вечность.И как же мне в его башку втемяшить,Что я уже сговорена с другим?
Толпа, что собралась вокруг рулетки, Лишь издали изысканной казалась. Конечно, были там и богачи В роскошных шелковых жилетах, фраках И дамы в низко вырезанных платьях. Там были люди среднего достатка, Рантье, священники и коммерсанты, Опрятные, серьезные донельзя, Иные с женами. А бедняков Сперва не различала я (конечно, Людей в лохмотьях не пускачи в зал). Но, приглядевшись, стала замечать Где латку, где залоснившийся ворот И наглухо застегнутый, чтоб скрыть Несвежее белье. Кто побогаче, Клал золото, кредитные билеты; Попроще люди клали серебро, А перед этим думали подолгу; Беднейшие на стол кидали мелочь И бледные, с горящими глазами, Как Парень мой, смотрели на игру. Быстрее всех с деньгами управлялись Богатые, и нищие, и те, Кто превращался из одних в другие; Все ж, будь он голь, богач иль середина — Ошеломлен, неистов, позабавлен — Будь молод, стар или в расцвете лет — Француз, испанец, немец или русский, — Будь даже англичанин (эти редко Играли, лишь смотрели свысока) — Любой из них был словно тронут порчей. Я поняла, в чем дело, но не раньше, Чем совершилось то, что совершилось.
Крутящееся колесо и шарик Размалывали что-то в игроках И зрителях, и был этот размол Им в радость, потому что чем ценней
Для них уничтожаемое было,Тем ненавистней и в себе, и в прочих.Что это за сокровище, позднееМне умный человек растолковал.Душой священник его кличет, нищий —Деньгами, немец — волей, а поэт —Любовью. Он это нарек свободой,Которая рождает угрызеньяЗа то, что сам ты сделал. Костью в горлеОна мужчинам, вот они ееИ жаждут истребить. Я не мужчина.Тот зал мне показался римским цирком,Где не тела калечили, а разум,И вся эта толпа пришла смотреть,Как разум, что постичь способен вечность,Пришпиливают к шарику из кости.Несчастный Парень начал делать ставки.Другие красное чередовалиВсе время с черным и меняли клетки.Но Парень ставил только на одну,«Зеро», начав с единственной монеты.Ее он проиграл, за нею две,Потом четыре, восемь и шестнадцать,Потом поставил тридцать две. КрупьеЛопаточкой двенадцать отодвинул —Не больше двадцати. Пожав плечами,Он лишнее забрал. Пустили шарик,Он выиграл. Ему досталось много.Все эти стопки золотых монетЕму вручили в голубой бумаге.Он обратил ко мне счастливый взгляд —Впервые после нашего побега.«Ну, Белл, — он прошептал, — суди сама,Довольно ль в этой голове ума!»До слез мне стало жалко бедолагу,И не почувствовала я, как сильноЕму меня хотелось изумить.Сказать мне надо было: «БесподобенТы, Данкан, бът! Как чувств я не лишилась!Отпразднуем победу в ресторане».Сказала я, увы, совсем другое:«О Данкан, забери меня отсюда!Пойдем в бильярдную — там все же меткостьОсобая нужна, там так красивоКатаются шары по ровной ткани».Он сделался из бледного багровым.«Так, значит, мой успех тебе противен?Рулетку, значит, ненавидишь? Знай же,Что ненавижу я и презираюЕе не меньше! Но сейчас сыграюИ БРОШУ В ДРОЖЬ ХОЗЯЕВ ЭТОЙ ЛАВКИИ ДУРАЛЕЕВ, ДЕЛАЮЩИХ СТАВКИ!»