На следующий день лиценциат снова исчез из дому; он ушел пешком по дороге, в своих неизменных очках, сдвинутых на кончик носа, с несколькими книгами в своих похожих на большие переметные сумы карманах, которые он специально пришивал к куртке. Книги эти он читал во время привала, где-нибудь под старым тенистым деревом.
Провинциальные аристократы, не обладавшие знатным происхождением, но преисполненные спесивой гордыни, помещики, прочно застрявшие в глуши и потому лишенные высоких постов политических деятелей республики, сеньоры Алькорта имели возможность прославить свое имя и возвеличить, его лишь на домашнем поприще. В их роду были честные работящие люди, способные блюсти хозяйство и традиционную честь семьи или взращивать в узких рамках тихого, захолустного, провинциального мирка здорового и патриархального блюстителя нравственности, достойного всякого подражания и примера. Так они жили в довольстве и достатке, наслаждаясь безмятежным покоем, гордо неся высоко поднятую голову, — все в роду любили повторять одну и ту же фразу о тихом житье-бытье в своем маленьком городишке, где они испокон веков были первыми. И ничего большего не желал бы в жизни дон Фермин, не будь у него сына Сесилио, который, по его мнению, должен был не только превзойти своего ученого дядю, но и, благодаря своим огромным талантам и блестящим личным качествам, особенно необыкновенными ораторскими способностями, возвеличить своего отца.
Возможно, дон Фермин преувеличивал способности сына, однако не было сомнения в том, что Сесилио-младшему нравилось произносить речи, — к слову сказать, это было в духе эпохи. Вот почему вся родня решила, что из него выйдет величайший оратор. Исключение составлял лишь Сесилио-старший, который всегда загадочно улыбался, не то насмешливо, не то удовлетворенно, когда его тезка отверзал свои золотые уста. Дон Фермин глубоко в душе лелеял мечту о парламентской деятельности, очень модной в те времена, но, поскольку ему самому не удалось продвинуться на этом поприще, он стал возлагать все свои надежды на сына, который в один прекрасный день произнесет великую речь в парламенте и тем самым войдет в историю. Отец Сесилио был уверен, что его сын, несомненно, станет знаменитым оратором и своим ослепительным красноречием и глубиной таланта быстро проложит себе путь к вершинам политики и сделается первым выдающимся государственным деятелем в семье Алькорта, ибо уже наступило время, когда представитель их семьи должен войти в историю, — ведь если их доброе имя прочно зарекомендовало себя в прошлом, то необходимо, чтобы слава о нем осталась в веках.
А чтобы все так и произошло на самом деле и дон Фермин мог лицезреть триумф сына собственными глазами, он решил послать его в Каракас, где Сесилио должен был пополнить и усовершенствовать свои знания, которые так неохотно преподавались ему домашним наставником, пользовавшимся афористической формулой: «Переваривать — значит, насытившись, отбросить ненужное».
И вот настал час, когда Сесилио-младший отправлялся в это знаменательное путешествие. Дон Фермин, воспользовавшись столь банальным случаем, взволнованно и напыщенно осветил исторические события:
— Дети мои! Пробил ожидаемый мною великий час! Один из представителей рода Алькорта вступает в историю.
Луисана засопела, стараясь не рассмеяться, но Сесилио косо взглянул на нее, и она, опустив очи долу, сохраняла во все время отцовской речи подобающее приличие.
— Сесилио едет пополнять свои знания, дабы в скором будущем стать полезным гражданином и подготовить себя к великому служению отчизне, которая столь тяжко страдает от недостатка достойных мужей. Да озарит господь его разум и направит его сердце на путь истины и добра.
Речь дона Фермина вышла бы еще длинней и цветистей, если бы ее не испортила Луисана; вздох, который она подавила, хотя и не нарушил всеобщей торжественности, однако был замечен отцом и вызвал у него следующее замечание:
— Нет в тебе нежности, дочка, я уже не раз говорил тебе об этом. Ты схожа с едкой солью, которой невозможно питаться, но без которой немыслима пища, необходимая для поддержания нашей жизни.
Этой сентенцией дон Фермин закончил свою речь, он обычно произносил ее, когда желал подчеркнуть особенности характера дочери, а она, надеясь скорее добиться прощения за свою нетактичность, шутливо ему отвечала: