— Вот как? Ну если это уже свершившийся факт, то нечего о нем больше и говорить. Что касается меня, то я поддерживаю несколько самоуправные действия начальника отрядов национальной милиции в Барловенто.
Из глубины покоев раздался голос Сесилио-младшего:
— Я всячески поддерживаю твои действия, дорогой Антонио. И не обращай внимания на притворные колкости Луисаны.
Антонио взглянул на створки двери, за которой раздался этот жалобный голосуй проговорил:
— Прости, Сесилио, что я еще не навестил тебя. Я ждал, когда Луисана позволит мне пройти к тебе.
— Оставайся в гостиной, и прости, что я не приглашаю тебя сюда. Я тебя вижу, а ты можешь слышать мой голос — единственное, что еще от меня осталось.
Сесилио-старший поспешил нарушить наступившую после этих слов тягостную тишину:
— Да, скажи, пожалуйста, как подготавливается эта кампания?
— Под барабанный бой, — отвечал, пыжась от гордости, начальник отрядов милиции. — Разгромить и захватить Фалькона и Самору — дело нескольких дней. Что же касается здешних беспорядков, то действия против них даже нельзя назвать военной кампанией. Кучки бунтарей, укрывшийся в лесах, банды мятежных негров… Словом, как по всей стране. Общественное мнение за нас, как это и должно быть, и наше доблестное оружие вскоре восстановит порядок.
— Ты уверен в этом? — снова спросил лиценциат, наклоняя голову, чтобы лучше рассмотреть поверх очков бравого офицера.
— Безусловно! Нет никакого сомнения, дорогой дядя! Все это преходящая смута, говоря, ставшими уже знаменитыми, словами генерала Миранды. Я, по крайней мере, настроен оптимистически.
При этих словах Сесилио-старший встал и начал ходить из угла в угол, — когда спор разгорался, он не мог спокойно сидеть на месте. Антонио де Сеспедес все еще говорил, когда лиценциат, вдруг остановившись перед ним, вскричал:
— Как? Как ты сказал? Да ты не отдаешь себе отчета в том, что ты делаешь! Что за манера аргументировать, слепо повторяя слова тех, кто давно осужден за неблаговидные дела? Оставь в покое генерала Миранду и его знаменитые заблуждения. Кто довел родину до такого состояния, которое он сам называет смутным временем, и не было ли это совершено в порыве досады или в результате его же собственного непонимания политики?!
— Но не станете же вы утверждать, что происходящее сейчас можно квалифицировать как-то иначе. Я говорю, сейчас, хотя все это уже началось несколько лет тому назад. Какой-то агент полиции, вместо того чтобы исполнить разумное распоряжение мирового судьи, самовластно арестовывает его и сажает в тюрьму под улюлюканье довольного сброда, а кто-то там еще дает пощечину судье, который предъявил ему ордер на арест в соответствии со своими законными полномочиями. А какой-то бесчестный офицер, вернее сказать, грубый солдафон, поносит и оскорбляет действием губернатора, который хотел воспрепятствовать его незаконным проделкам. Всеобщее волнение черни, которая требует смерти для всех белых. Рабы, бунтовавшие и раньше против своих хозяев и зверски убивавшие их, теперь сколачивают банды и ведут варварскую войну. Что это, как не всеобщее бесчинство, самая что ни на есть отвратительная смута?
Слушая этот жаркий монолог, лиценциат внимательно наблюдал за Антонио де Сеспедес, смотря на него поверх очков. Наконец он не выдержал:
— Хе-хе-хе! Как верно утверждение, что консерваторы, необычайно благоразумные в периоды рутины и застоя, прямо теряют голову, когда начинают приходить в движение силы обновления! Ясное дело, что само понятие «консерватор» говорит о том, что вас следует устранять, когда речь заходит о будущем. Но в то же время как жалок тот примитивный критерий, которым ты измеряешь приведенные тобой факты. Ваша высокомерная привычка презирать народ не дает вам возможности понять сущность народных движений, вы схватываете лишь поверхностные явления и сразу же брезгливо воротите от них свой носик, который считаете весьма аристократичным. Разумеется, есть приятные исключения, и среди них в моем сердце ты займешь почетное место.
Майор иронически поклонился, а лиценциат продолжал:
— Но только в том случае, когда ты докажешь делами, что достоин этого места. До сих пор я слышал от тебя одни лишь глупости. Все, о чем ты только что говорил, заключает в себе гораздо более глубокий смысл, чем тот, который ты стараешься придать. Это последние запруды, воздвигнутые колонией на основе той власти, что дана вековыми привилегиями божественного монарха, преграды, воздвигнутые на незыблемом принципе частной собственности, которую, так же как монарха, считают священной, и, наконец, на непоколебимой основе иерархии классов, единственно прочной социальной форме для тех, кто приходит в ужас перед размахом народного движения, вспыхнувшего в результате социальной бури, поднятой войной за независимость. Вы расценили это движение как смуту и беспорядок и полагаете, что все заключается в том, чтобы возвратить власти ее прежние колониальные привилегии. И все! Ну так пребывайте в своем заблуждении!