Прикольно…
От разных милитари-ебланов можно услышать самогонолуковоокопный сблёв: «Мы тут воюем, а кто-то сейчас в кафе сидит. Всех их, сука, сюда!» А я подумал: «Как хорошо, что не все люди у нас воюют, потому, что тогда пришлось бы возвращаться с фронта в увал не в этот красивый праздник жизни, а в вымерший город с пустыми улицами, тёмными витринами, угрюмыми лицами, стаями бродячих собак — как тогда в Горловке летом. Не очень приятно. Долго в таком мрачном ритме тяжело протянуть. После разрушенных посёлков, небритых лиц сослуживцев, смертельной опасности и окопов, хочется хапануть, как свежий воздух, мирной жизни, посмотреть на пьяненьких девушек…
Мы сигналим красавицам в ответ…
ШАХТА
Судьба нам предопределена или мы её сами делаем? Если предопределена, то можно ли её изменить? Вечный богословский спор, в котором никто не сможет поставить точку. Евангелие от Иоанна, глава 8, стих 56: «Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь».
«Я есмь…» — сложное для понимания место. «Я есмь» — то есть я буду тем, кем я захочу стать. Я молюсь: «Господи, если Ты хочешь, чтобы я всю жизнь проработал на шахте, то я смиряюсь. Если ты создал меня для этого…»
Выхожу в ночь на работу в шахту. Не могу привыкнуть к ночным сменам: организм рубит спать. Утром могу рано вставать, а вот ночью работать мне очень тяжело. Какое-то изнасилование организма, когда он вырубается, а ты даёшь ему физические перегрузки.
— Какие-то вы слабые стали! Вот мы раньше вообще домой не ходили: выехали с ночи, у нас два бутыля самогона. Побухали и погнали в футбол играть! Потом в кустах поспали и снова на работу! Я сына старшего своего только с семи лет помнить начал… — рассказывает мне один шахтёр.
— Конечно, блять, вы возле химзавода не росли. В деревнях все родились, на свежем воздухе и молоке росли, потом понаехали на Донбасс. Сука, лифты, чтобы выйти крестили и на троллейбусы гавкали… — парирую в шутку я. «Правда, как у них здоровья хватало столько бухать?»
Я смотрю на угольный (правильно: очистной) забой. Он невероятно ярко блестит, поэтому и называют уголь «черным золотом». Пройдёт год, два, десять, двадцать лет, а я буду видеть только эту картину. Один день из трёх у меня будет выходным, и я буду отлёживаться уставший, уткнувшись в телек и книги. Еще на огород буду ходить. В Донецк погулять по центру.
Мой дед приехал на Донбасс семнадцатилетним пареньком в 1955 году и залез в эту шахту. Тогда ещё женщины в шахте работали. Рассказывал, как не смущаясь его, они начали раздеваться в забое. Плечи огромные, руки мужские, матюкаются… По тем временам работать на шахте это было круто — обеспеченная жизнь! Дед самолётами везде летал, по ресторанам гулял… В 80-е отец сюда залез, я — в нулевых. Пятьдесят лет тут работаем.
— Куда ты денешься?! — кричит на меня с какой-то неожиданной злостью Длинный. — Твой дед тут работал, отец работал, и ты тут будешь работать! И сдохнешь тут! Бизнес, блять! Уходило уже таких бизнесменов знаешь сколько! Только стаж проебали! Сейчас все повозвращались и жалеют, что уходили. Так бы в сорок лет на пенсию пошли! Пенсия плюс зарплата! И нахуй тот бизнес!
Мы сидим в лаве. Над нами 1250 метров грунта. Всё это держит надежная металлическая секция. Сейчас на наш конец лавы доедет (вырубится) комбайн. Я работаю в «нише», на молотке: это самая тяжелая и опасная работа в лаве и на шахте вообще. Когда комбайн вырубается, нельзя находится в нише — опасно. Мы вылезли и ждём. «Нишари», перед тем как залезть в нишу, полностью с себя снимают робу, даже трусы: надевают одни кальсоны и всё. Я в налипшей угольной пыли, полностью черный как черт из табакерки. Жадно вдыхаю свежую струю воздуха, которая кажется после ниши просто каким-то морским бризом. Длинный зацепился со мной: сказал, что я молодой и неопытный. Мне надо шустрее учиться шахтёрскому ремеслу. Как я буду учиться, если меня, как самого молодого, только на «нишу» и посылают? Длинный говорит, что после «ниши», я должен ему помогать и тогда научусь… Да ну! Я после неё еле на ногах стою. А тот прибирает этой хернёй про обучение. Потом будет смеяться и хвастаться, как молодого развел.