Сара понимающе кивнула. Я выбалтывала все подряд, но ее это не смущало. Понятно было, что я никогда не смогу перещеголять ее по части всевозможных странностей и отклонений. До конца обеденного перерыва она успела поведать мне, что в отдельные моменты своей жизни была близка к самоубийству; страдала булимией;[26] сидела на сильнодействующих антидепрессантах; была президентом молодежной храмовой группы; залетала; принимала наркотики, в том числе кокаин; в качестве винтика системы становилась членом всевозможных национальных и профессиональных ассоциаций, какие только можно придумать, включая Общество анонимных алкоголиков и «Фи-бета-каппа» – привилегированную организацию студентов и выпускников колледжей. В свете ее прошлого я посчитала, что не слишком огорошу Сару, рассказав о Джеймсе.
– Похоже, он порядочный прохвост, – заметила она. – И к тому же провокатор.
– В каком смысле?
– Он из тех, кто, зайдя в бар и увидев там двух ссорящихся парней, подает одному из них пушку, а сам уходит.
– А я – тот парень, которому он вручает пушку, или тот, которого сейчас пристрелят?
– Это всего лишь метафора. Я имею в виду, что ему нравится нажимать на кнопки. Если ты согласна, чтобы кто-то тобой манипулировал, тогда валяй! Но если тебе нужен друг, то лучше поищи парня, не имеющего серьезных возражений против твоего присутствия в его постели.
Джеймс действительно оказался прохвостом. В тот вечер на репетиции он не сказал мне ни слова и каждый раз, поймав мой взгляд, отворачивался. Сначала я подумала было, что, узнав о его слабости, я имею шанс больше ему понравиться – а вовсе не наоборот. Выходило как-то глупо. Я не понимала, каким образом начавшаяся интрижка могла так быстро перерасти у него в отвращение.
Когда Джеймс направился к выходу, я подбежала к нему со словами:
– Постой, давай поговорим.
– Нет, – отрезал он и выскочил вон.
Я позвонила ему из дома, но не застала и оставила сообщение на автоответчике. Джеймс так и не перезвонил мне.
За следующие несколько недель я послала ему еще с полдюжины сообщений, но он не ответил ни на одно. Обычно на репетициях Джеймс держался нормально, но никогда не заговаривал со мной во время перерывов. Я старалась забыть о нем и с головой погружалась в роль. Иногда это помогало. Бывало, я репетировала с Джином сцену и так увлекалась, что забывала о присутствии Джеймса. Но случалось и так, что, поймав взгляд Джеймса из зрительного зала, я сбивалась, и тогда приходилось заглядывать в текст.
Однажды, примерно за неделю до премьеры спектакля, около часа ночи зазвонил телефон. Родители и Зак уже спали, да я и сама уже начала отключаться. Я бросилась в гостиную и сняла трубку.
Это оказался Джеймс.
– Послушай, – сказал он, – кто-то звонит мне в районе часа последние две ночи, а потом вешает трубку. Это не ты?
Не знаю, что взбесило меня больше – то, что у него хватило наглости позвонить среди ночи и спросить, или же то, что он и понятия не имеет о собственной наглости. Я понимала, что, возненавидев Джеймса, не прибавлю себе душевного спокойствия – как, впрочем, и продолжая сохнуть по нему, – но, похоже, все же сделала шаг в нужном направлении.
– Не хочется разочаровывать тебя, Джеймс, – произнесла я со всем высокомерием, на какое только оказалась способна, – но это не я.
И быстренько повесила трубку, пока он не успел ничего ответить.
Вопреки неудаче с Джеймсом, рок-спектакль «Лолита» имел потрясающий успех. Первые две недели августа у нас почти на каждый вечер был аншлаг. Я танцевала и играла на кларнете. Сцена в машине с Джином стала гвоздем спектакля, а в окончательный вариант сценария вошла большая часть диалога из «Вани в моей вагине». Мы встречали зрителей у дверей и потчевали бесплатным пивом и вином, умышленно начиная спектакли на полчаса позже, чтобы люди успели настроиться на нужный лад.
Джин придумал, чтобы я время от времени спускалась в зрительный зал пообщаться со зрителями. Это была моя любимая часть представления. Я могла усесться на колени какому-нибудь горячему пареньку, обнять его руками за шею и нашептывать ему на ухо: «Ты мне так нравишься…» – пока его девушка не начинала бросать на меня косые взгляды, после чего я обычно шла к следующему парню.
Из-за этого сидения на чужих коленях и из-за рассказа про «Ваню» я усомнилась, стоит ли мне приглашать родителей. За день до премьеры я усадила их за стол и сказала: «Некоторые места в спектакле могут смутить вас. Если не захотите прийти, я не обижусь». Вот они и не пришли. А я все-таки обиделась, но не подала виду, поскольку не знала, как им объяснить, что, несмотря на мое заявление, они все-таки обязательно должны были прийти.
Сара посмотрела спектакль три раза. Она сказала, что моя игра посрамила крошку, сыгравшую главную роль в фильме Кубрика.[27] Признаюсь, я не решилась пригласить Фей. Ей шестьдесят лет, да и продвинутой ее не назовешь. Если бы она посмотрела спектакль, то посчитала бы меня дешевкой, а вовсе не талантливой актрисой.
Однажды вечером, когда я возвращалась домой из театра, кто-то дотронулся до моего плеча. Обернувшись, я увидела долговязого парня с курчавыми каштановыми волосами. Незнакомец сказал:
– Я просто хотел сказать, до чего же ты потрясная!
«Так-так», – подумала я.
– Большое спасибо. Мне очень лестно.
У моего поклонника был слегка курносый нос, и на кончике одного волоска сиротливо висел кусочек засохшей белой сопли. Но это не вызвало у меня отвращения. Напротив, я была очарована. Красивый парень, но с присущими человеку слабостями.
– В программке сказано, что часть сценария спектакля создана тобой, – сказал он. – Какая именно?
– Сцена в машине и история о «Ване с Сорок второй улицы», которую я рассказываю.
– Я так и подумал, что это написала ты. Это мое самое любимое место в пьесе.
– Спасибо, – повторила я.
Он улыбнулся мне, а я не знала, что сказать еще. Ведь если я попытаюсь завязать знакомство со случайным зрителем, он посчитает меня доведенной до полного отчаяния девицей. Не успела я это подумать, как ко мне подошел с поздравлениями кто-то еще. Я на мгновение отвернулась, а когда посмотрела в его сторону опять, парня уже не было.
Как только мы отыграли спектакль, я начала подыскивать себе квартиру. Я накопила больше двух тысяч долларов. Пора было подумать об отдельном жилье. Я хотела жить в Бруклине – не только потому, что он дешевле Манхэттена, но и потому, что я всегда гордилась своими туннельно-мостовыми корнями. Неправильно думать, что Бруклин-Хайтс представляет собой находящиеся по соседству с центром трущобы; напротив, это самый элитный микрорайон, населенный «стопроцентными американцами», – не то что Верхний Ист-Сайд.[28] Не стоило порывать с уютными улочками, на одной из которых я родилась, и стремиться сменить их на фешенебельный район. Я все-таки выходец из среднего класса, и мне присуши устремления рабочего люда.
Однажды после обеденного перерыва, когда Крыса была на совещании, я вошла в раздел частных объявлений сайта «Виллидж Войс» (именно таким образом нашла себе квартиру Сара) и как раз просматривала «Однокомнатные квартиры в Бруклине». В пятом по счету объявлении я прочла: «Кэррол Гарденс – большая квартира-студия на тихой зеленой улице, в пяти кварталах от станции метро «Сани» (линия «Ф»); большой встроенный шкаф, паркетный пол; 750 долларов в месяц. Спросить Эла Казанову».
Я восприняла эту фамилию как знак свыше. Может, этот парень принесет мне удачу в любовных делах? Я договорилась посмотреть квартиру после работы и предложила Саре пойти вместе со мной.
Выйдя из метро и осмотревшись, я сразу же влюбилась в район. Тихие, утопающие в зелени широкие улицы, и в каждом выходящем на улицу дворике – статуя Девы Марии. На крылечках сидели на ступеньках пожилые женщины и рассматривали прохожих; мужчины в нижних рубахах высовывались из окон последнего этажа; дети играли в хоккей; а мамы-яппи катили младенцев в открытых колясках.
Дом из бурого песчаника стоял на углу Клинтон и Лежер-стрит, всего в нескольких кварталах от автострады Бруклин-Куинз. Мы позвонили, нам открыл здоровенный мужчина лет сорока с лишним.