– Нет, я написала их всего несколько дней тому назад, для спектакля. А что?
– Тебе оно может понадобиться, если надумаешь послать рассказы в издательство. В наше время воровство в литературных журналах очень распространено. Бывает, что предложишь куда-нибудь свой материал, замредактора его отвергнет, а через несколько месяцев рассказ всплывет уже под его именем в другой публикации. Такое случается сплошь и рядом.
– Бог ты мой! – простодушно посетовала я. – Понятия не имела о подобных вещах. У тебя, случаем, нет номера Бюро регистрации авторских прав?
– Вообще-то, есть. Не при себе, а дома.
– Может… дашь мне свой телефон? Я позвоню тебе и узнаю номер Бюро.
Когда Джеймс потянулся за гелевой капиллярной ручкой, торчавшей из нагрудного кармана его рубашки, моя сексуальная неудовлетворенность приняла форму кулака, жахнувшего меня по голове и на время лишившего рассудка. Я быстро схватила ручку, прижавшись на мгновение пальцами к его груди. И мельком взглянула на него, чтобы проверить реакцию. Вид у Джеймса был наполовину заинтригованный, а наполовину испуганный. Возможно, написав эти рассказы, я поступила гораздо более мудро, чем могла себе представить.
В ту ночь, накрывшись одеялом, я вообразила себе, что мое влагалище – уплотнитель мусора из «Звездных войн», а Джеймс – крошечный Хэн Соло,[13] застрявший внутри меня. Чем сильнее я возбуждалась, тем быстрее смыкались мои стенки и тем упорнее он боролся, чтобы выбраться. Через несколько минут ему попался какой-то кол, и он отчаянно пытался взломать меня с его помощью, но все тщетно. Каждое движение Джеймса лишь усиливало мое возбуждение и еще больше сдавливало его самого. Я намеревалась удушить этого крошку-любовника грубой силой Чубакки.[14] Когда я наконец почувствовала приближение оргазма, то представила себе, как с силой выталкиваю из себя наружу его миниатюрную тушку. Едва приземлившись, он стал вырастать до человеческих размеров – одет мой любовник был по-прежнему как Хэн Соло, правда, в очках от Бадци Холли. Он взобрался на меня и стал не спеша, умело трахать, а потом со вздохом рухнул на меня и нашептывал мне на ухо одну из песен Бадди, пока я не уснула.
Все следующее утро на работе я не переставала думать о Джеймсе. У меня из головы не выходило то, как он вошел в театр, и каждый раз, представляя себе это, я потела и внутри у меня все набухало. Если всякий раз при мысли о парне с тобой происходит подобное, то обязательно надо позвонить ему. Короче говоря, я оставила ему на автоответчике сообщение о том, что хочу узнать номер Бюро регистрации авторских прав. Немного погодя Джеймс перезвонил мне.
– Доброе утро, это офис Эшли Гинсбург! Ариэль Стейнер слушает. Чем могу вам помочь?
– М-м, – промычал Джеймс. – По телефону у тебя такой сексуальный голос.
Комплимент мне понравился. Голос всегда был предметом моей гордости. Единственное, что нравилось мне в новой работе – это отвечать на телефонные звонки, поскольку позволяло устраивать маленькое шоу для каждого абонента. Я всякий раз старалась говорить приятным, доброжелательным и безупречно модулированным голосом.
– Рада, что ты так считаешь, – сказала я. – Я много над этим работаю. Полагаю, хорошие манеры в телефонном разговоре очень важны, чтобы клиент проникся доверием к фирме. Ты звонишь, чтобы сообщить мне номер Бюро регистрации?
– Да. Но у меня есть также… другое предложение. Не хочешь ли выпить со мной завтра, после репетиции?
Я написала «ДА!!!» огромными буквами на своем рабочем журнале.
– Звучит довольно заманчиво, – сказала я.
– Отлично. Давай сходим в бар «На углу». Это на перекрестке Четвертой Западной и Одиннадцатой Западной. Скажем, часиков в десять. И захвати, пожалуйста, свои рассказы.
– Зачем?
– Понимаешь, когда я наблюдал за тобой вчера во время чтения, то понял, что в тебе есть нечто… нечто весьма притягательное. Если ты исполнишь эти рассказы на сцене перед мужской аудиторией, то уверен: ты просто наэлектризуешь их. Мне бы так хотелось… представлять тебя зрителям. Участвовать в процессе одурманивания мужчин. Помогать, одним словом. – Он умолк. Мне слышно было лишь его тяжелое дыхание. Интересно было бы узнать: держит ли он в руках кое-что?
– Ну а как же женщины? Их будут пускать в театр?
– Будут. Женщины воспылают ревностью, увидев реакцию мужчин на тебя. И в ночь после выступления они придут к своим мужчинам – более требовательные, чем обычно, – и мужчины станут заниматься с ними любовью, думая о тебе. Секс окажется настолько хорошим, что женщины будут тебе благодарны. Из тебя просто прет эта невероятная эротическая энергия, которую надо бы демонстрировать на сцене, чтобы все видели. В тебе таятся мощные, пылкие, подлинные чувства.
Взгляды Джеймса отличались некоторой эксцентричностью, но он считал меня сексуальной, и это мне льстило. Кроме того, возможно, в его идее действительно что-то было – шоу одной-единственной женщины. Мы могли бы вместе объездить земной шар, ошеломляя толпы зрителей от Хьюстона до Гамбурга. Критики наградили бы меня титулом Еврейской Мадонны, назвали бы меня Робин Берд мыслящих девиц, точной копией Холли Хью. Через несколько месяцев путешествий Джеймс влюбился бы в меня в силу моей незаурядности и сделал мне предложение. Я бы настояла, чтобы он принял иудаизм, и мы бы поженились в синагоге Эману-Эль, окруженные тысячными толпами зевак, и незамедлительно произвели на свет целый выводок слегка неуравновешенных детей.
Я бы покончила с непристойными байками и начала играть в спектаклях о радостях материнства, что произвело бы на зрителей еще большее воздействие, чем раньше. Каждый, увидевший меня на сцене, немедленно захотел бы стать родителем, и в результате произошел бы демографический взрыв, войдя в историю под названием «эффекта Стейнер».
– Значит, договорились? – послышался голос Джеймса.
– Да, конечно, – сказала я.
– Буду с нетерпением ждать. Думаю, для нас обоих завтрашний вечер окажется весьма увлекательным.
– Надеюсь, что да.
В тот вечер на репетиции Джин сыграл композицию, сочиненную им для валторны и названную «Прелестная Лолита», а Джеймс прочитал длинное бессвязное стихотворение об охотнике на оленя. Оно было скучным и претенциозным, и я усомнилась в художественном вкусе чтеца, но вожделение мое не ослабло. По окончании репетиции я небрежно помахала ему рукой, чтобы никто не заподозрил о назревающих между нами отношениях.
На следующий день после работы я отправилась в Гринвич-Виллидж, чтобы не спеша прошвырнуться по обувным магазинам. Проходя мимо магазинчика для трансвеститов Патриции Филд, что на Восьмой улице, я заметила посреди витрины эффектный парик из длинных черных блестящих волос с завитыми концами. Я зашла внутрь.
– Где у вас парики? – спросила я у громадной мужеподобной продавщицы.
– Наверху, – произнесла она с немецким акцентом, прозвучавшим как-то неестественно.
Поднявшись по лестнице, я увидела прилавок, над которым в несколько рядов висели парики. За прилавком стояла высокая строгая красавица и примеряла девушке моего возраста тот самый парик. На ней он смотрелся так себе. У покупательницы были бледная кожа и мелкие черты лица, и парик ей был великоват. Я не сомневалась, что на мне парик будет смотреться лучше, потому что у меня крупные черты лица и большая голова. Девушка отрицательно покачала головой, красавица сняла с нее парик, и я подошла к прилавку.
– Извините, – сказала я, – сколько стоит этот парик?
– Сто долларов, – ответила продавщица, разглаживая его.
Черт, таких денег у меня не было! Но я непременно хотела примерить парик. Конечно, продавщица будет недовольна, если я примерю и не куплю, но мне было наплевать. Это ее проблемы, не мои.
– Мне бы хотелось его примерить.
Я уселась во вращающееся кресло за прилавком. Продавщица развернула меня спиной к зеркалу, надела парик, потом крутанула кресло, и я увидела свое отражение.
Я превратилась в сногсшибательную красотку с иссиня-черными волосами. Моя кожа заметно порозовела. Обычно она кажется зеленоватой из-за моего русско-еврейского происхождения. Мама называет этот оттенок оливковым, но он все-таки ближе к бледно-зеленому. Теперь глаза у меня сделались ярче и живее, а стан казался более стройным.