Возможно, это слишком большая надежда на то, что я смогу полностью забыть его. Он слишком глубоко вовлечен в мою жизнь, как до, так и после, для этого. И его смерть заставила меня думать не в соответствии со стандартами слащавых людей с помощью меловых линий и священной логики, а так, как я теперь могу учить. И это принесло мне радость, глубокую и разнообразную. Но трудно поставить точку, трудно найти последнее и решающее слово. Теперь, когда я полностью готов к встрече с ним за могилой, я также совершенно уверен, что могу избавить себя от любых ожиданий на этот счет. Когда гаснет свет, нет смысла искать пламя.
Именно по этой причине убийство является самым тяжким из преступлений. Жизнь — это то, на что мы не должны посягать даже относительно наших врагов. Уступая убийству и желанию убить, мы лишь утверждаем собственную слабость.
Но теперь, во всяком случае, я попытался рассказать правду настолько полно и точно, насколько я сам ее вижу, по вашей просьбе и под свою ответственность. И вот доказательство того, что я действительно почти достиг дна в этих своих самообвинениях: мой интерес к выяснению отношений с другими почти умер.
СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ МЫ БУДЕМ СИДЕТЬ У ОГНЯ, И ЭСПЕН НЕ УМРЕТ
Я думаю, что если бы я, а не Джон, в конце концов, получил ту, в которую был влюблен в то время — Еву, которую я любил более страстно, чем любую другую женщину вне круга Янте — я, вероятно, сидел бы сегодня в Мизери Харбор, честный человек, отец десяти детей, член Евангелическо-лютеранской церкви, возможно, даже опора церкви. И, конечно, тогда я должен был знать о Янте очень мало — не больше, чем знают сами жители Янте. Вечером, отложив аккордеон, я, возможно, говорил о маленьком городке к востоку от солнца и к западу от луны, а мои дети забирались ко мне на колени и требовали, чтобы я больше рассказывал им о том времени, когда я был маленьким мальчиком в стране за морем.
Мечта осуществилась, но сначала я должен был быть сражен, как я полагал в последний непоправимый раз. Ты забрал ее у меня, Джон — но что нам было с ней делать, каждому из нас? Мы оба верили, что в мире существует только одна женщина, и она всегда принадлежит другому. Но путь к свободе ведет в сторону от любой веры в единственную и неповторимую.
Пока мы верим в эту доктрину о единственной и неповторимой, мы враждуем со всем миром. Возможно, уже слишком поздно, но у меня есть желание изменить свое отношение.
Я не член общины, не столп какой-либо церкви, но даже в этом случае я не так уж далек от того, что могло бы произойти. Дети забираются ко мне на колени и настойчиво повторяют:
«Папа, расскажи что-нибудь. Расскажи нам о том, как ты был маленьким мальчиком в чужой стране и о всех наших разных дядях. Расскажи нам что-нибудь хорошее о дорогом дяде Айнере».
Если я говорю, что мне нечего сказать им сегодня вечером, они дергают меня и ужасно обижаются: «О, нет, ты говоришь неправду! Ты такой старый и прожил столько, много, много, много лет! О, дорогой, тебе действительно есть что нам рассказать!»
И Гьятрид с улыбкой смотрит на свою книгу, так что значит, сказка все-таки будет.
И я рассказываю вечно непонятную сказку о том, что человек растет.
Но больше всего им нравится слушать о тете Агнес.
ЭПИЛОГ
Во внутренних районах Ньюфаундленда есть гора — Халфвэй-Маунтин. Она круто поднимается из довольно ровного лесного массива и поэтому кажется несколько более возвышенной, чем есть на самом деле. Я оцениваю ее высоту примерно в шестьсот пятьдесят футов, а чтобы обогнуть ее основание на равнине, требуется целый день пути. Я обошел ее во время охоты, и было любопытно наблюдать, насколько совершенно другой может быть эта гора каждый раз, когда я проходил немного вперед и поворачивался, чтобы посмотреть на нее снова. Можно представить тысячу различных описаний горы Халфвэй, и все они будут одинаково точны. Я чувствую сильное желание сказать вам это сейчас: гора огромна и многогранна, но тот, кто лежал в цепях на земле, видел Халфвэй-Маунтин только с того места, где он лежал.