Я знаю многое и это правда. Но это будет объективное описание, вроде того, что можно было бы придумать для путеводителя, который свободен от броских заголовков, а также исключает субъективно-эмоциональную составляющую в описании. Для меня это самое мрачное место в мире. Однако, для меня еще Янте представляет нечто совершенно иное — мое личное отношение к определенной группе людей. людей. Если бы я вырос в Арендале или Йончёпинге и общался с теми же людьми, я уверен, что мое отношение к любому из этих мест было бы примерно таким же.
По улицам Янте, год за годом, мой отец прокладывал свой путь каждый день в одно и то же время. Мне захотелось описать этот город только сейчас. когда я случайно вспомнил о своем отце. Когда я был совсем маленьким, я брал его за руку и сопровождал его часть его пути до определенного угла. Там он отпускал мою руку руку и уходил далеко вверх по улице туда, где где стоял маленький желтый домик, который для меня представлялся границей известного мне мира. Возле желтого дома он поворачивал налево и пропадал в объятиях чего-то огромного, что лежало за его пределами. В раннем возрасте у меня сложилось некоторое представление об ужасающих размерах мира, и чувство жути охватывало меня, когда я думал о том дне, когда мне самому придется уехать так далеко от дома. Значит, было что-то еще дальше! У моей старшей сестры была работа в другом городе, где-то очень далеко. Всякий раз, когда это приходило в мне голову, я замирал на месте и в замешательстве.
Есть кое-что, что никогда не может быть выражено достаточно ясно чтобы дать адекватную картину. Это вид моего отца на улице. Он был невысокого роста, и его фигура была несколько согбенная. Ни разу он не изменил своей походки, всегда он шел в одном и том же темпе, с той же с той же длиной шага, с тем же размашистым движением рук. Он приходил и уходил, приходил и уходил, и так он проходил тридцать лет. Так все рабочие ходили в Янте с одинаковыми выражениями на лицах — из года в год, год за годом, а за ними шли их сыновья. Когда старик был готов выбыть из процессии, его сыновья уже много лет как были ее частью. Туда и обратно, туда и обратно, один путь такой же длинный, как и другой! Как я восхищался своим отцом и другими, теперь уже в более поздние годы — просто за то, что они продолжают! В детстве я думал: «Как ты можешь выдержать это? Я никогда не выдержу!» Но, оглядываясь назад, я чувствую себя действительно смиренным перед лицом такого безграничного терпения. Были люди, которые продержались так почти пятьдесят лет, до и после тяжелой работы на фабрике, через молодость, зрелость, старость, пока не склонили головы и не добавили свои имена в извещения о смерти. Делали ли они когда-нибудь паузу, чтобы задуматься о своей жизни? Когда я вижу перед своими глазами это бесконечное шествие поколений по городу Янте, я больше не могу сдерживать свой протест, основанный, по всей вероятности на моем старом страхе, что и я могу стать частью всего этого. Ибо это — окаменевшее человечество! Человек как член общества в сообществе супер-муравьев, вытеснение личности, унылая форма механизированного массового существования, во славу неодушевленной фабрики. Это победа формы над жизнью, победа муравейника над муравьем.
В любом случае, я вижу своего отца там, на улице, винтиком в механизме. И все же у него была своя жизнь, правда была. У завода не было сил убить его душу. Он был самым лучшим и самым мудрым человеком, которого я когда-либо встречал дома, в Сказочной стране, такой мягкой натуры, что он до сих пор остается для меня образцом и идеалом.
Может быть затруднительно определить среду, из которой я возник. Классификация «пролетариат» подходит для этого случая лучше всего, несмотря на то, что этот термин выродился в простое политическое слово.
Я был из семьи из девяти человек, но мы, дети, никогда не были дома все одновременно, старшие уходили из дома еще до рождения младших. Когда я был совсем маленьким, отец зарабатывал девять крон в неделю, позже его жалованье время от времени увеличивалось, пока не достигло восемнадцати.
Говорят, что в те времена все было намного дешевле и что люди тогда были более бережливыми. Последнее согласуется с нынешним хвастовством о том, что люди раньше могли довольствоваться гораздо меньшим — просто еще одна еще одна из тех подлых идей, с помощью которых простые люди принижают самих себя, идея, которую ради уважения к нашим собственным детям, мы должны отнести к области абсолютно необоснованных доктрин. Сегодня снова проповедуется бережливость. Но на счет этого мы можем не беспокоиться, ибо тот человек которого сегодня фактические обстоятельства не заставят быть экономным, должен быть действительно могущественным. Между тем земной шар, перегруженный изобилием всевозможных товаров и находится в большой опасности потерять равновесие в своем путешествии вокруг Солнца.