Выбрать главу

Шалимов Александр

Беглец

А.И. ШАЛИМОВ

БЕГЛЕЦ

Исчезновение Митрофана Кузьмича Цыбули наделало немало шуму в Алуште. Болтали разное... Работники районной милиции искали старого лесника даже в огромных бочках местного Винкомбината, в которых хранились знаменитые крымские вина. Что касается Евдокии Макаровны - жены дяди Митрофана, то она была твердо убеждена, что старик отправился прямо в ад. Она даже отслужила панихиду по грешнику Митрофану, которого черти упекли в самое горячее место адской кухни. Об Альбине Евдокия Макаровна рассказывать не любила. - Ну, жил во время оккупации. Кто его знает, откуда взялся... Не такой был, как все. - Она тяжело вздохнула. - Непонятный какой-то... И будущее предсказывал. Что сказал, все как по часам исполнилось... А уж куда делся потом... - она махнула темной морщинистой рукой и потерла углы глаз кончиком головного платка. Я понял, что воспоминания причиняют ей боль, и не настаивал. Позднее догадался, что память об Альбине для Евдокии Макаровны слишком дорога. Старуха ни с кем не хотела делиться ею. Альбин был для нее почти сыном. Стояла весна. Цвели сады. Море дышало порывами прохладного ветра. Приезжих было мало, и дача Евдокии Макаровны пустовала. Вечерами мы подолгу сидели вдвоем на веранде у большого медного самовара. Пили чай с прошлогодним вареньем, тихо разговаривали. Говорила больше Евдокия Макаровна, а я поддакивал невпопад и снова и снова вспоминал утро того удивительного дня...

* * *

Уже не первый год проводил я конец весны, а иногда и начало лета в домике дяди Митрофана на окраине Алушты. Посреди тенистого виноградника хозяева устроили беседку. Там стоял грубо сколоченный стол. За ним хорошо работалось в яркие солнечные дни, когда небо кажется прозрачным и глубоким, а редкие облачка цепляются за скалистые вершины гор. Море было рядом, его шум долетал вместе с дуновениями легкого ветра. Сам дядя Митрофан появлялся редко. Летом он больше жил в лесной сторожке. - Чтобы не мешать отдыхающим, - объяснял он, когда заглядывал домой. В то утро он был дома... Помню, у меня не клеилось с очерком. Я бросил перо и вышел в сад. Дядя Митрофан в трусах, толстый и грузный, восседал на скамейке под густым зеленым навесом виноградных лоз. Маленькими глазками, спрятавшимися в глубоких складках коричневого от загара лица, он следил, как Евдокия Макаровна перебирала какой-то хлам в большом кованом сундуке. Увидев меня, старик оживился. - А, литератор, чернильная твоя душа, здорово, здорово! Чего дома торчишь? Шел бы на море. Все равно больше не заплатят, если днем сочинять. Я бы, если бы был сочинителем, только по ночам писал... - Чего привязался к человеку! - ворчливо вмешалась Евдокия Макаровна. Лучше иди штаны надень. Срам глядеть! Если бы он был сочинителем!.. О чем тебе сочинять, басурману лысому? Однако дядя Митрофан был настроен мирно. - Заглохни! - посоветовал он жене и, потирая небритый подбородок, продолжал: - Мне есть чего рассказать... Мне из пальца высасывать не надо. А он вот не знает, об чем писать. По глазам вижу. Верно?.. - Верно, - признался я. - Ну то-то. Люблю за правду. А ты возьми и напиши, скажем, про меня. Напиши, какой я есть. Правильно напишешь, живи бесплатно, пока не надоест... - Тьфу! - плюнула Евдокия Макаровна и ушла в комнаты. - Зачем она это тряпье хранит? - спросил я, чтобы переменить тему разговора. - Все моль поела. - Баба, - проворчал дядя Митрофан, заглядывая в сундук. - С нее какой спрос. Она эту сундучину лет десять не открывала; все просила из погреба вытянуть. Я сегодня выволок, так она теперь зудит, что из-за меня все погнило. Он запустил руку в сундук и сердито встряхнул тряпки. Пахнуло сыростью. Стайка серебристых молей поднялась из тряпья и заметалась в воздухе, спасаясь от солнечных лучей. Дядя Митрофан выгреб из сундука сверток старых половиков и швырнул на землю. Один из половиков развернулся; в нем оказалось что-то, похожее на широкий блестящий пояс с двойной портупеей. При виде пояса дядя Митрофан ошеломленно ахнул. С быстротой, не свойственной его грузной фигуре, он нагнулся, схватил пояс и принялся внимательно разглядывать, покачивая седой квадратной головой. - Что за штука? - поинтересовался я, указывая на ремни портупеи, скрепленные серебристыми металлическими дисками. Дядя Митрофан подозрительно глянул по сторонам. - Это, брат, такая штука, - он натужно закашлялся, - такая штука... Да... Леший знает, как сюда попала. Вот не думал, что она у меня осталась. - А что это? - Подожди, дай вспомнить, как было... Дядя Митрофан потер небритые щеки, почесал голову. - Эта штуковина от него ведь осталась. Вроде бы радио тут внутри, а может, и еще что... Он эти ремни не снимал. Даже спал в них... И часто при мне вот это колесико крутил. Дядя Митрофан осторожно поскреб пальцем один из серебристых дисков на ремнях портупеи. Я нагнулся, чтобы получше рассмотреть диск. Он состоял из нескольких колец, вставленных одно в другое. На кольцах были тонко выгравированы деления и ряды цифр. В центре находилось выпуклое желтоватое стекло, напоминавшее глаз. Я потрогал ремни портупеи. Это была не кожа, а какая-то незнакомая мне пластмасса - прочная и эластичная. Едва ощутимые утолщения свидетельствовали, что внутри портупеи скрыты металлические части. Сырость и плесень не оставили следов на этом странном приспособлении. Ремни были сухи и чисты, а металл блестел так, словно его только что отполировали. Нет, это не было похоже на радиопередатчик, скорее на крепление парашюта. Только для чего могли служить блестящие кольца с рядами цифр, этот глазок и металлические детали внутри? Я посмотрел на дядю Митрофана. Он был явно встревожен находкой. Его толстые пальцы дрожали. Он беспокойно оглядывался по сторонам. Не выпуская из рук портупеи, снова начал рыться в сундуке, перевернул ворох тряпья, долго шарил под ним; потом поднялся, отер пот со лба и, отдуваясь, присел на край сундука. - Еще что-нибудь должно быть? - спросил я. Он не ответил. Сидел, припоминал что-то. - Зачем не за свое дело берешься? - раздался ворчливый голос Евдокии Макаровны. - Кто тебя просил помогать? Ишь, расшвырял все. Шел бы лучше спать, если дела найти не можешь. - А что? Могу и пойти, - охотно согласился дядя Митрофан, поспешно вставая с сундука и пряча портупею за спину. Он подмигнул мне, предлагая следовать за ним, и поковылял в свою каморку под верандой. Евдокия Макаровна подозрительно посмотрела ему вслед, покачала головой и присела возле сундука. Я прошелся по саду и, когда Евдокия Макаровна нагнулась над сундуком, проскользнул в комнату дяди Митрофана. Он сидел на кровати, большими узловатыми руками поглаживал портупею. Жестом пригласил меня сесть рядом. - Можешь верить, можешь не верить, - сказал он, вздыхая, - а было так... Он рассказывал долго и путано, часто останавливался, чтобы припомнить события, пропускал подробности, потом возвращался к ним, многое повторял, словно убеждая самого себя. Рассказ изобиловал отступлениями, в которых он пытался по-своему объяснить происходившее. Эти объяснения были наивны, а подчас еще более фантастичны, чем те удивительные события, свидетелем и участником которых ему пришлось стать. Для краткости я опускаю большинство рассуждений дяди Митрофана, сохранив лишь главное-поразительную историю Беглеца...

* * *

Это произошло ранней весной тысяча девятьсот сорок третьего года. По ночам зарево полыхало над крымскими лесами, в которых укрывались партизаны. У моря в Алуште и Ялте гулко стучали по разбитым тротуарам каблуки фашистских офицеров и полицейских. Поздним ненастным вечером дядя Митрофан возвращался из лесной сторожки домой. Пропуска у него не было, и он осторожно пробирался по тихим, безлюдным улицам, проклиная немцев, ненастье и ревматизм. Ни одно окно не светилось, под ногами хлюпала размокшая глина, над головой быстро плыли черные, мохнатые облака. В просветах между ними изредка появлялась луна, и тогда казалось, что облака останавливаются, а луна стремительно несется по небу, торопясь сбежать из этой черной, враждебной ночи. У входа в кипарисовую аллею дядя Митрофан остановился. До дома было уже недалеко, но в аллее темно, как в погребе. Легко нарваться на патруль. Дядя Митрофан прислушался. Как будто никого... Только вдалеке шумело невидимое море. Он сделал несколько шагов и замер на месте. Впереди, возле одного из кипарисов, шевельнулось что-то более темное, чем окружающий мрак. "Влип", - подумал дядя Митрофан, мучительно соображая, что лучше - бежать или прикинуться пьяным. Темная фигура также не шевелилась. "Сейчас полоснет из автомата и служи панихиду, - рассуждал дядя Митрофан, чувствуя, как его прошибает холодный пот. - Толи дело до войны! Самое большее бандита встретишь. Так это все ж таки свой... А тут, на тебе. Разбери, что у него на уме. И чего ждет? Может, не патруль?.. Эх, была не была..." Дядя Митрофан сделал шаг вперед и шепотом спросил: - Кто такой? Темная фигура беззвучно отступила за кипарис. - Видно, не патруль, - осмелел дядя Митрофан. - Чего надо? Чего по ночам шляешься? - угрожающе продолжал он, делая еще шаг вперед. Фигура продолжала молчать, но уже совсем близко слышно было тихое прерывистое дыхание. - Смотри, задуришь - стрельну, - быстро предупредил дядя Митрофан и, в подтверждение своих слов, звякнул в кармане ключами. - Нет, нет, - странным, чуть гортанным голосом отозвался незнакомец, - я не враг вам. Но, во имя справедливости, помогите мне. - Ранен, что ль? - Нет. - Жрать хочешь? - Не понимаю, - помолчав, отозвался незнакомец. "Не наш, - сообразил дядя Митрофан. - Но и не немец". - Голодный? - Нет... - Так какого лешего тебе надо? - Спасибо, - серьезно сказал незнакомец, - лешего мне также не нужно. Мне ничего не нужно. Скажите только, где я и какой сегодня день. Дядя Митрофан тихонько свистнул. - Ясно, что за герой. А ну, пошли до хаты. На улице про такие дела не говорят. Незнакомец, видимо, колебался. - А вы кто? - спросил он наконец, отступая на шаг. - Тебе я друг, - решительно отрезал дядя Митрофан. - Помогу в чем надо. Свою обязанность знаю. Мы союзников уважаем, хотя вы и не спешите со вторым фронтом... Пошли... - Хорошо, - сказал, подумав, незнакомец. - Но неужели у вас нельзя говорить на улице о том, какое сейчас время? - У нас, брат, такое время, что о нем лучше говорить, когда оно кончится. - Кажется, я сильно ошибся, - сказал незнакомец. - Это бывает, - охотно согласился дядя Митрофан. - Я сам вместо горилки раз уксуса хватил. Пошли... Пробираясь по темной аллее, он слышал за плечами настороженное дыхание незнакомца. Наконец скрипнула калитка виноградника. Дядя Митрофан облегченно вздохнул. - Однако добрались... Ощупью нашел под крыльцом ключ, открыл дверь, пропустил гостя вперед. В комнате занавесил окно старым одеялом и тогда уже зажег керосиновую лампу. С интересом оглядел гостя. Перед ним стоял юноша лет двадцати, среднего роста, с узким бледным лицом, темными бровями и светлыми пепельными волосами. Он был одет в серую клетчатую куртку с черными отворотами и узкие бархатные брюки. Под курткой виднелась белая рубашка с черной ленточкой вместо галстука. Тонкий резиновый плащ с капюшоном, который юноша снял, войдя в комнату, едва ли мог согреть хозяина в холодную мартовскую ночь. - Продрог, небось, - сказал дядя Митрофан, поеживаясь в своем ватнике. Вот беда. Водки нет и дров, брат, не заготовлено. Завтра жинка печку истопит. А сейчас я на керосинке чайку вскипячу. Погреемся. - Нет, мне не холодно, - своим звенящим, гортанным голосом сказал юноша. Но я вам очень признателен, что приютили меня. Я здесь совсем никого не знаю. Откровенно говоря, я даже не знаю, где я. "Вот, сбрасывают людей, а без толку, - мелькнуло в голове у дяди Митрофана. - Ни карт, ни одежонки приличной. Оденут, как клоуна, а он сразу и засыпется. Этого, наверно, в Румынию предназначали, а он вот куда угодил. Хорошо еще, не в море. И что бы делал, если бы меня не встретил". - Ну, давай знакомиться, - продолжал он, обращаясь к гостю, - меня Цыбулей звать, по имени Митрофан, по батюшке Кузьмич, а тебя как? - Мое имя Альбин, - сказал юноша. - Что же, имя неплохое, - одобрил дядя Митрофан. - А фамилия? - Зовите меня просто Альбин, - смущенно улыбнулся юноша. - Альбин так Альбин, - согласился дядя Митрофан. - Молод, а конспирацию знает. И между прочим, правильно. Мне твоя фамилия ни к чему. Завтра я тебе одежонку приличную достану; в твоей на улицу не выйдешь, сразу арестуют. Документы-то есть? Паспорт или еще что? - Не знаю, - нерешительно промолвил Альбин. - Но скажите, пожалуйста, куда я попал? Что это за место? - Алушта... - Алушта? - повторил юноша, слегка пожимая плечами. - Не помню такого... А какая... страна, или, как это называется... государство? - Да ты что, с луны упал? - удивился дядя Митрофан. - Крым это. Крым-то ты знаешь? Чему только вас учат там... А государство здесь было советское, пока фашисты не пришли. Вот вышвырнем их, и опять оно будет... А тебе-то куда надо было? - Не совсем сюда, - горестно вздохнул юноша. - Теперь уже все равно, но боюсь, это не единственная ошибка. Какой сегодня день? - Шестое марта. - Ну, а дальше? - Чего дальше? - Шестое марта какого года? Дядя Митрофан ошеломленно разинул рот. - Да ты что, шуткуешь надо мной, хлопче? - угрожающе протянул он и так треснул кулаком по столу, что со звоном подскочили стаканы. - Не сердитесь, Кузьмич, - тихо сказал Альбин. - Я правду говорю. Я не знаю, какой сейчас год. Так получилось. Я... долго болел... Все забыл... - А ты когда заболел друг, в каком году? - подозрительно осведомился дядя Митрофан, не сводя глаз со своего гостя. - Уж давно... Но я забыл... - Как же тебя больного на такое дело послали? - На какое дело? - Ну ладно, - махнул рукой дядя Митрофан, - меня это не касается. Только я тебе так скажу: врать надо с умом, а то сразу попадешься. Альбин потер тонкими пальцами бледный лоб. - Все-таки какой же сейчас год? - Тысяча девятьсот семидесятый, - насмешливо проворчал дядя Митрофан. Гость не обиделся. Он внимательно посмотрел на старика, соображая что-то, и уверенно сказал: - Нет, не может быть. - Верно, не дожили еще. А если я скажу так - тысяча восемьсот семидесятый? Альбин вздрогнул. В его больших черных глазах блеснули золотистые огоньки. Однако, чуть подумав, он тряхнул головой. - Думаю, что и это неправда. - То есть, как это "думаешь"? - рявкнул дядя Митрофан. - Да ты что? Ты подожди! Слушай, а может, у тебя тут того, - дядя Митрофан повертел большим пальцем возле виска. - Может, ты драпака дал из этого места, где вашего брата под замком держат? Ну, понимаешь? - Не понимаю, - сказал Альбин, - но, если вам неприятны мои вопросы и мое присутствие, я уйду... - Молчи, - оборвал дядя Митрофан. - Куда пойдешь, непутевая башка! Ложись спать, завтра подумаем, что делать... А год сейчас, по правде сказать, поганый; люди его крепко запомнят - военный тысяча девятьсот сорок третий год. - Тысяча девятьсот сорок третий, - повторил Альбин, прищурившись. Вероятно, вы снова шутите, Кузьмич. - Шучу? - опешил дядя Митрофан. - Тетка твоя-курица пускай этим шутит. "Да чего я с ним разговариваю? Ясно - сумасшедший". - Идем, продолжал он вслух. - Постель в соседней комнате. Гость не спеша поднялся, взял плащ, подошел к двери, но вместо того чтобы отворить ее, ударился о нее со всего размаха лбом. Испуганно отпрянув назад, он смущенно улыбнулся дяде Митрофану: - Забыл, что надо самому... Он потер лоб и, нащупав ручку, осторожно отворил дверь. "Сумасшедший, - окончательно решил старик. - Откуда только взялся на мою голову! Еще хату ночью спалит..."