- Мэй, - пригладил Юнхо мои всклокоченные волосы. – С ним все хорошо, он просто отдыхает.
- Как это произошло?
- Твой дедушка стар, девочка, а сердце его еще старше.
Это все сказочки для детей, но я не ребенок. Я потеряла обоих родителей два года назад, и если кто у меня и остался в этой жизни из родных – это злобный старикан, которого я люблю так же сильно, как и ненавижу. Если у него что-то с сердцем, я хочу знать все до самых мельчайших подробностей.
- Доктор! Кто-нибудь!
Приходится ждать, и я жду, делая на каждый вдох только полвыдоха.
- Мэй, иди-ка ты домой, - попытался уговорить меня Юнхо, когда я в броуновском движении истыкала лбом весь коридор, от входных дверей до сестринского поста. – Он проснется поздно и будет беситься, что ты не в школе. Так соскучилась по ругательствам? Я запишу их для тебя, не волнуйся.
- Я никуда не уйду.
- Ты такая же упрямая, как и твой дед. Думаешь, он попал бы сюда, если бы слушал хоть половину рекомендаций докторов? Вбил себе в голову, что комкук лечит любую болезнь, и ел его на завтрак, обед и ужин. Доелся, как видишь.
- Можешь вызвать охрану – я все равно останусь здесь.
- Ладно, тогда хотя бы присядь. На ногах долго ты не протянешь.
Наверное, он надеялся, что от переутомления я усну, но мозг, отказывавшийся работать едва ли не полдня, включился, как специально, на полную, подбрасывая одну за другой темы для размышлений, как будто я костер, которому нужно гореть, пока не взойдет солнце. Так или иначе, все они вели меня в одно и то же место, которое я хотела бы забыть, как самый страшный из снов. Белые стены, в которых незнакомый мужской голос сказал, что моих родителей больше нет.
- Опять плачешь?
По вытянутым вдаль ногам, облаченным в истертые джинсы и неизменные грязные кроссовки, я поняла, что это Йен, который никуда не делся, хотя на часах уже перевалило далеко за полночь.
- Я думала, ты давно ушел.
- Я думал, ты терпеть не можешь своего деда.
- Дурак, - сказала я, даже не пытаясь прикрыть обиду. – Ты ничего обо мне не знаешь.
- Я пока не понял, как разобраться, где ты лжешь, а где говоришь правду. Было бы хорошо, если бы у тебя на лбу срабатывала лампочка, когда ты врешь. Вон как те.
Он ткнул в сестринский пост, где можно было разглядеть панель с мигающими огоньками, по которым дежурная медсестра могла определить состояние пациентов. Я представила себе эту картину и фыркнула:
- Да не брала я у тебя ничего.
Одна из лампочек, как по заказу, загорелась красным, и медсестра бесшумно уплыла в другой конец коридора.
- Удобно, правда? – усмехнулся Йен.
- Я думаю, ты просто из людей, у которых за душой пустота. Нет ни дома, ни привязанностей, ни любимых людей. Поэтому тебе так странно, что я могу орать на дедушку Вона и в то же время пытаться о нем позаботиться.
- Как минимум об одной привязанности ты точно знаешь.
- Голову иди проверь, - беззлобно сказала я. - Отделение психиатрии на пару этажей выше.
- А как насчет того парня сегодня? Когда ты орала на всю улицу, ты тоже о нем заботилась?
Боже, опять началось. Такое ощущение, что Джей оставил свой след на всем, до чего только смог дотянуться. Мне не отмыться, не избавиться от него, сколько бы забот не свалилось на плечи. Я даже телефон убрала подальше, в надежде, что случайным сообщением он не напомнит о себе, но вот один день перевалил в другой, а Джей Коннорс по-прежнему будто стоит у меня за спиной.
Не буду отвечать, пусть думает, что хочет.
- Он тоже значит для тебя больше, чем мне показалось?
- Что за ерунда?! – взвилась я. – Какое тебе вообще может быть дело до того, как и с кем я разговариваю?!
- Конечно, никакого. Я просто назвался твоим парнем.
- Если рассчитываешь на благодарность, можешь засунуть свои ожидания в задницу.
Он усмехнулся:
- Кажется, я только что понял одну важную вещь.
- Какую же?
- Когда врешь, ты принимаешься шутить, думая, что получается смешно. Но это даже не забавно. Это жалко. Потому что ты врешь сама себе.
Мы смотрим друг на друга дольше, чем мне бы хотелось. Сперва я не могу понять, что так привлекло меня в его лице именно сейчас. Мы уже столько раз нос к носу выясняли, кто из нас прав, а кто дурак, что я могла бы даже с закрытыми глазами нарисовать по памяти скулы и высокий лоб, щеточки бровей и бледный, сродни лихорадочному цвет кожи с алой чертой на подбородке. Но именно в этот наш отчасти спокойный разговор в нем что-то поменялось – что-то неуловимое. Как зудящее воспоминание, которое так и хочется поймать.