Вдруг поняла.
Впервые на моей памяти Йен улыбался.
11.
Мне снова снился раскаленный дождь, выедающий землю, раны на которой только едва успели затянуться. Шипя и поднимаясь обратно сгустками ядовитого пара, он заволакивал наше укрытие, проникая в ноздри и заставляя слезиться глаза.
- Ты плачешь, потому что врешь? Или врешь, потому что плачешь? – спросил Йен, крепко сжимая мою ладонь.
- Дурак, - отозвалась я, прикрывая лицо рукавом куртки, которая оказалась такой же серой, как и его толстовка. – Я все равно не отдам тебе слиток.
- Почему?
- Потому что не хочу, чтобы ты уходил.
Хорошо, что пронесшиеся мимо чьи-то шаги вырвали меня из сна до того момента, как я бы сделала кое-что похуже, чем просто призналась. Я открыла глаза, чтобы убедиться, что остатки жгучего пара, который навеял на меня такую сумасшедшую смелость, исчезли вместе с тусклым изображением подбородка, к которому я уже успела потянуться губами. Приснится же такое!
Прямо передо мной мир был развернут на девяносто градусов – я лежала на пластиковых креслах, упираясь щекой в подлокотник, обернутый чем-то мягким и теплым. Еще не додумав безумную мысль до конца, я искоса взглянула наверх и, конечно же, убедилась, что за подлокотник все это время принимала ногу, которую великодушно предоставил мне Йен. Сам он, похоже, еще спал. По крайней мере, глаза его были закрыты, а в плечах не чувствовалось напряжения.
Стараясь даже не дышать, я натянула плед повыше и потихоньку принялась сползать вниз. Но только мне это удалось, как тяжелая рука бухнулась сверху и схватила меня за шею. Все, пронеслось в голове, как последний вагон уходящего поезда: пришла пора отвечать за свои преступления. Сейчас он меня задушит и даже не посмотрит, что мы находимся в общественном месте.
- Ты уже не спишь? – глухо спросил он, перекрывая мне остаток кислорода.
Я забарабанила свободной рукой ему по колену.
- Твою мать, я думал, ты падаешь…
- Что ты вообще себе позволяешь? – накинулась я на него, как только снова смогла принять вертикальное положение. – Нельзя просто так брать и душить людей, когда тебе вздумается!
- Прости, я задремал.
Опять это «прости»… Они разбрасываются им, как будто это хлебные крошки, на которые я, как голодная птица, должна в тот же миг наброситься.
- Отсядь-ка подальше, - приказала я как можно менее дружелюбно.
Он беспрекословно встал и потянулся, открывая вид на спину в тонкой черной футболке с длинным рукавом. Когда только успел переодеться? На часах всего восемь, и, если остаток ночи я использовала его бедро, как подушку, у него не было ни одного шанса сменить одежду, сгоняв домой и обратно. Если у него вообще есть четыре стены, которые можно назвать этим словом.
- Может, отдашь уже?
Я проследила за его взглядом и убедилась в том, что некоторые сны могут оказываться правдой: неспроста мне чудился серый рукав, ведь сверху и чуть ли не до колен я надежно упаковалась в его толстовку.
- Ван Ю Мэй? – спас меня от неловкости голос медсестры. – Вы можете пройти в палату. Ваш дедушка ждет.
Ждет, конечно же. Чтобы, как и предсказывал Юнхо, вывалить на меня скопившиеся за сутки мысли о моем отвратительном поведении, моей безответственности, нежелании помогать в ресторане и дурном характере, который и довел его до больничной койки.
- Посмотри только, как ты выглядишь! – ткнул он в мою сторону пальцем, зажатым специальной прищепкой. – Ты как со свалки сюда явилась.
Юнхо, стоявший по другую от дедушки Вона сторону, покивал мне с видом: а что я тебе говорил.
- Еще и гоняла, небось, полночи на скутере вместо того, чтобы прибираться в ресторане!
Я бы еще много чего услышала о себе, если бы голос его не сорвался, доказывая, что больное сердце не выдумка, и дедушка Вон так же слаб, как и яростен.
- Все еще будешь настаивать, что любишь этого злобного засранца? – спросил Йен, когда я вышла из палаты оплеванной.
- Не твое дело, - буркнула я и сдернула, наконец, рывком толстовку. Сразу стало холодно, и мне пришлось приложить усилие, чтобы не застучать зубами. – У тебя, наверняка, и такого нет.
- Нет, - согласился Йен, ныряя в ворот. – Ну что, поехали завтракать?
Честно говоря, я не думала о следующем шаге. Все мои мысли были сконцентрированы вокруг человека, который лежал по ту сторону стены, среди белых простыней, и боролся если не за жизнь, то хотя бы за более или менее ее нормальное течение. Что будет после того, как он проснется, отодвинулось во времени дальше выпускного. Но Йен все еще был рядом, напоминая, как будто издалека, что за пределами больницы есть что-то еще, кроме запаха дезинфекции и неудобных сидений. Есть желание пить, есть, болтать ни о чем и просто продолжать быть. Почему он так и не ушел? Мы с дедушкой Воном ему не просто никто, мы словно на абсолютно противоположном конце планеты. Может, ему действительно больше не к кому пойти?