Она ускользала от него, находясь в самом низу до тех пор, пока он со смешанным чувством удовольствия и раздражения, не нырнул в глубину, нашел ее ногу и крепко схватил. Отпихивая белье свободной рукой, он открыл ногу. Когда он высвободил еще и ее ступню, то получил в награду пинок, от которого полетел кувырком. Вот тут-то, перевернувшись, на манер ловца жемчуга, избегающего щупалец осьминога, он быстро и ловко попал в цель — место соединения ее ляжек. Она слегка попыталась освободиться, но вес белья над ней и нежное, хотя и требовательное давление его пальцев, вскоре заставили ее прекратить сопротивление. Отбросив в сторону оставшееся белье, он раздвинул ее ляжки, сомкнул свои локти под ее коленями и наклонился вперед, пока икры ее ног не легли на его плечи. Еще секунду он висел над ней, опираясь на руки; затем быстро опустился, не встретив сопротивления, погрузил их в глубину кипы, откуда раздалось несколько приглушенных вскриков и легких содроганий, сопровождавшихся нежным давлением холодных ступней, каким-то образом оказавшихся у него на пояснице.
После они лежали рядом, купаясь в море белья, занимавшего большую часть комнаты. Камерон закрыл глаза и думал о свежевыстиранной спортивной сумке, должно быть, лежащей где-то под ним.
Дениза нежно, ловко разбудила его от короткой дремы и, оседлав его талию широко расставленными ногами, наклонилась вперед и подняла брови в еще одном немом вопросе. Восхищаясь ее грудью, Камерон положил руки ей на бедра и сказал просто:
— Да.
Мечтательно улыбаясь, Дениза наклонилась над ним и, легко покачиваясь, подразнила его сначала одним, потом другим соском.
— Да, — сказал он.
Сев на прежнее место, она сняла его руки со своих бедер, положила их по швам и, закрепив своими коленями, начала двигаться.
Камерон наблюдал, как ее лицо исчезло из его поля зрения и лежал совершенно спокойно — узник в ожидании. Затем, приподняв голову, он увидел в просвете между ее ляжками дверь комнаты. Когда ее колени достигли его плеч, Дениза вытянулась и, глядя на нее снизу вверх, он увидел странное выражение — смесь удовлетворения и презрения — на ее лице.
— Трюкач, — пробормотала она и, обхватив его голову обеими руками, притянула ее к себе.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Солнечный свет лился, как прибой, сквозь передние окна отеля по полу вестибюля, останавливаясь, словно перед дамбой, у края стола, где режиссер, монотонно кивая головой, слушал сидящего рядом человека с уважением, но несколько рассеянно, как слушают произведение классической музыки, слишком хорошо знакомое, чтобы удивлять. Камерон спустился по лестнице до половины; вдруг он увидел шляпу на столе между Готтшалком и его посетителем — шляпу, которая в других обстоятельствах не вызвала бы никаких зловещих ассоциаций, — и медленно ретировался к лестничной площадке, у шахты кухонного лифта.
— …так вы готовы согласиться, что все это странно, — послышался приводящий в замешательство голос внизу. — Ваш оператор, этот Дюфи, с его таинственной историей. Вчера он был уверен, что что-то не так. Сегодня…
— Он в такой же степени уверен, что все в порядке, — прервал Готтшалк со смехом. — Не
забывайте, что в данный момент трюкач жив и здоров.
— Я знаю. Чего я не могу понять, так это почему Дюфи…
— Да Фэ, — поправил Готгшалк.
— …да Фэ не только не узнал трюкача, сидящего прямо под ним на мосту, но был убежден, что это кто-то другой!
— Примите во внимание обстоятельства, — сказал Готтшалк холодно. — Во-первых, ослепительное солнце; во-вторых, да Фэ был занят камерой; затем внезапность, с которой вся тщательно продуманная последовательность сошла на нет; и последнее — появление самого трюкача.
— Что вы имеете в виду — «появление самого трюкача»?
— Парень был сильно напуган — всклокоченный и потрясенный из-за того, что в последнюю секунду выпрыгнул из автомобиля. Он струсил, понятно? Это время от времени случается. Даже с лучшими из них.
— Из-за того, что он должен был упасть в воду?
— Иначе все выглядело бы неправдоподобно, не так ли? В фильме, я имею в виду.
— Господи, этим зарабатывать себе на жизнь!
— Они идут на определенный риск, — признался режиссер. — За это мы им и платим, конечно.
— Хорошо, я бы хотел задать ему несколько вопросов. О том другом деле.
— Конечно, — ответил режиссер — Но вы уверены, что он сможет вам что-то рассказать?
— Просто сверить время. Военная полиция нашла свидетеля, который видел подозреваемого, когда тот направлялся к дамбе, чуть раньше, чем там появился ваш человек.
— Не может быть, — сказал Готтшалк.
— Так что, возможно, трюкач встретил его на дороге.
— Все возможно, — проворчал Готгшалк. — Я позвоню ему в номер. Его зовут Коулмэн, между прочим.
— Забавно. Мне показалось, вчера вы называли его…
— Коулмэн, — сказал режиссер твердо. — Артур Коулмэн.
Местный телефон на стене около его кровати настойчиво звонил, когда Камерон, перепрыгивая через две ступени, ворвался в комнату и, запыхавшись, снял трубку.
— Коулмэн?
— Да, я знаю, — выпалил Камерон. — Артур Коулмэн… Я стоял на лестнице. Я…
— Коулмэн, здесь начальник полиции Бруссар.
— Послушайте, у меня новое лицо, — сказал Камерон. — Но достаточно ли оно новое?
— Он хочет поговорить с тобой.
— Я сейчас же иду вниз. Послушайте, о том свидетеле…
Но режиссер уже повесил трубку.
Начальник полиции был человеком крепкого сложения лет пятидесяти, с проницательными голубыми глазами, грубыми чертами и русыми редкими волосами, подстриженными ежиком, которые выглядели как небритая борода. В его лице сквозили коварство и грубость, но эти свойства странным образом не касались рта, пухлого женского рта, из которого торчала изжеванная сигара. Наклонившись вперед в своем кресле, он дружелюбно протянул руку и пожал с такой силой, что Камерон с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. Сидя в своем кресле, он рассматривал молодого человека с любопытством, слегка нахмурившись, но Камерон надеялся, что опознать его он все равно не сможет.
— О вчерашнем, Коулмэн. Ты что-нибудь заметил? Что-нибудь необычное, я имею в виду.
Камерон пожал плечами, чтобы выиграть время, пока не сообразил, что ему надо изображать неведение, а не играть роль глухонемого.
— Нет, — ответил он, — ничего.
— Забавно, — пробурчал начальник полиции грубым голосом. — Военная полиция нашла кого-то, кто клянется, что видел, как он направился к дамбе. Тоже в полдень.
— И кто это был? — спросил режиссер.
— Сборщик дорожного налога с другой стороны реки. И им, и мне он рассказал одно и то же.
— Видишь ли, — сказал Готтшалк, оборачиваясь к Камерону, — Бруссар и военные власти ищут молодого человека, который решил, что служба в армии не для него.
— В самовольной отлучке, — объяснил начальник полиции, доставая фотографию на паспорт из кармана, к которому была приколота золотая медаль, и протянул ее Камерону.
Да он даже не похож на меня, подумал Камерон. И вот, притворяясь, что изучает фотографию, он вспомнил, как мрачно сидел перед камерой в призывном центре, и покачал головой.
— А ты не заливаешь?
— Я действительно никогда его не видел, — сказал Камерон холодно и вернул карточку.
— Думаешь, ты не мог его не заметить?
Камерон тщательно обдумал свой ответ.
— Возможно, — наконец сказал он. — Но маловероятно. Где он там мог спрятаться?
— Это как раз то, что меня интересует, — ответил начальник полиции.
— Возможно, ваш беглец решил не идти по дамбе, начнем с этого, — предположил Готтшалк.