«Урод! — мелькнула мысль. — Ночью такой встретится, черта помянешь. И имя такое же. Сопор. Запор, бога мать! Швед хренов! Какой он шпион? Ну не пришел мужик по повестке, и что? С ума они там все посходили!»
— А что говорить? — безучастно пробубнил подследственный.
— Связь с родственниками поддерживаешь? — спросил Назаров.
— Могу, — неожиданно проскрипел Сопор.
— Это как же? — насторожился следователь.
— Кричу, — пожал плечами подследственный, поднял тяжелую ладонь и махнул куда-то в сторону, за сырую стену затхлого кабинета, за Фонтанку, за дома, за лежащую подо льдом в забытьи Неву, за серый блин продрогшего залива.
— Издеваешься, сука? — скрипнул зубами Назаров. — Как на связь выходишь?!
— Кричу, — повторил Сопор. — Мама слышит. Там она. Скоген. Лес. Горы. Там она живет.
«Что делать? — закрыл глаза Назаров. — Боли он не чувствует, Маликов кулаки уже об его рожу сбил. На карцер ему наплевать. Подписывать ничего не хочет. Зря я, что ли, вторую неделю с ним мучаюсь?»
— Язык-то не забыл еще, швед? — бросил следователь, разминая папиросу.
— Не забыл, — уныло пробормотал Сопор и вдруг четко и раздельно произнес несколько колючих слов.
— Что ты сказал? — оживился Назаров. — Никак по-немецки?
— Нет, — качнулся Сопор. — Я сказал тебе, Назаров, чтобы ты шел туда, где растет перец. У нас так говорят плохим… Плохой ты, Назаров, вы все тут плохие.
— А ты, значит, хороший?
— И я плохой. Мусор, — погладил перевязанную тряпицей руку подследственный.
— Чем же ты плох? — презрительно прищурился Назаров.
— Маму не слушал, — поднял глаза Сопор. — Бросил ее.
— Отчего же?
— Лес не люблю. Камень дикий не люблю.
— А что же ты любишь?
— Ночь, — после паузы ответил подследственный. — Город.
— Так город из камня! — не понял Назаров. — Или здесь камень не дикий?
— И чтоб один быть, — словно не слыша следователя, продолжил Сопор.
— В городе? — удивился Назаров и зло макнул в чернильницу ручку. — Значит, маме кричишь?
— Ну что там? — поинтересовался Назаров на следующий день, нервно поглаживая распухшую щеку. — Подписал?
— Подпишет! — сплюнул прыщавый Маликов, долбивший подследственного в очередь с Назаровым. — И не таких обламывали. Он же с моего двора! Я этого шведа еще помню, когда отцу и до пояса не доставал! В каморке он жил без окна. Кстати, двор у нас был чистый, что твой стол после сдачи дела, да только вся детвора этого дворника боялась как огня. Не знаю, кто как, а он точно враг!
— Что значит «не знаю, кто как»? — бросил потухшую папироску Назаров. — Сомневаешься?
— А ты? — прищурился Маликов.
Не отвел взгляд Назаров, хотя и почувствовал сквозь ледяной прищур не только ужас загнанного зверя, но и наглую уверенность стукача.
— Я их разоблачаю, — отрезал Назаров. — А ты, похоже, кулаки жалеешь. Или у этого дворника рожа каменная?
— Не приживаются на его роже синяки! — процедил Маликов. — И на слове меня, Назаров, не лови. Я не один десяток гадов куда надо спровадил! Это ты все в добренького играешь!
— Так нет у нас ничего на этого Сопора! — прошипел Назаров.
— Будет! — ухмыльнулся Маликов. — Оставь-ка мне его еще на пару часиков! Руку его видел? О светобоязни слышал?
— Какая еще светобоязнь? — не понял Назаров.
— Такая! — ощерился Маликов. — От солнца. Сопор только по ночам двор мел. Мы все озоровали, старались ненароком дверь в его каморку распахнуть, только он все равно на топчане день деньской под половиком лежал. Грозил нам! И знаешь чем?
— Чем же? — заинтересовался Назаров.
— Мамку позову, говорил, — зло рассмеялся Маликов и тут же зябко повел плечами. — Знаешь, как он завыл, когда луч солнца ему на руку попал? Кожа пузырями пошла! У меня двое из одной камеры с ним, жуть народ пробирает. Я ему сейчас не карцер, а прогулку пропишу. Прикажу-ка его во дворе к решетке приковать. Ничего, не обморозится. Сговорчивее станет!
Зуб у Назарова прошел в тот же миг, когда выведенный голышом во двор Сопор завыл-заорал так, что затихли все остальные звуки в страшном доме, перестала капать с сырых стен вонючая вода, испуганно застыло в небе холодное питерское солнце. А потом в кабинет Назарова ввалился ошалевший Маликов, уронил на пол валенки Сонора, прохрипел недоуменно:
— Бежал!
Через минуту Назаров растерянно крутил головой в тесном холодном дворе, сторонился тюремного начальства, остервенело кроющего бранью ошалевших охранников, разглядывал следы босых ног, решетки, деревянные козырьки на окнах, какие-то гнилые доски, бочки, камни, груды изъеденной ржавчиной жести, оборачивался к кованым воротам.