Лучший Друг вздернул подбородок и слился с обоями в полоску.
Итак, в эти тихие-тихие дни… до которых дотронуться боязно — разве камертоном: дин-н-н-н-нь. Мизинцем, перламутровым ноготком. И осколки на ковре, ага. Дубль два. В эти тихие-тихие трам-пам-пам, сидя в мягких потертых шурум-бурум, потягивая дымящийся ароматный гоголь-моголь, совсем как в старые добрые бэмс-бэмс-бэмс, — так хорошо, так покойно рассуждать на темы. Двоеточие. Только поменьше конкретики, господа, поменьше конкретики! Представим себе абсолютно отвлеченную ситуацию. Представим себе героя; влюбленного героя; влюбленного, обманутого и покинутого героя посреди поздней осени. Нужное подчеркнуть.
— Представь себе, я влюбился, — сказал Зуха.
— Великолепно, — воскликнул Лучший (и Единственный, кстати) Друг. — Может, приляжешь, отдохнешь? А потом расскажешь все по порядку. Я купил новую кушетку в кабинет.
— Дело не в цвете глаз или форме зрачков, — продолжал Зуха. — И даже не в том, как пахнут ее волосы. Кличка ее псаниеля тоже ни при чем.
— Замечательная О-кушетка, — сказал Лучший Друг. — Знаешь, у меня слабость к стильным вещам. Стиль — это место, куда поцеловал Бог.
— Вот, — обрадовался Зуха. — Я тебе уже битый час толкую. Она такая! Представляешь…
— Двести эко, — кисло сказал Эл Друг. — С рассрочкой на шесть месяцев. Натуральный онагр.
— …у нее день рождения тридцатого апреля!
— П-полная ре-пси-пс-пс-с-с-с-т… — С Другом случилось самое страшное, что могло случиться: приступ шипящей икоты на нервной почве. Память о вылазке на Арзахель. Это возвращалось время от времени. В общем, ничего такого особенного или смертельного, но сегодня Друг впервые взглянул на себя со стороны — глазами мальчишки. Ужас, о ужас. Толстый, багровый, задыхающийся и плюющийся старикан. Отвратная развалина. Ископаемое. На что я надеюсь?
Тут у Зухи наконец проснулась совесть.
— Извини. Я не знаю, что со мной. Я влюбился в дату ее рождения. — Он смешно покрутил головой, как щенок после купания (откуда у него это? раньше не замечал). — Влюбился в дату рождения и ничего не могу с этим поделать… Но ты подумай: ТРИДЦАТОЕ АПРЕЛЯ! Разве такое бывает?
— Я думаю, тебе пора хорошенько прочистить юзы, — сказал Лучший Друг, кое-как отдышавшись.
Девушку, начисто лишенную всякой конкретики, звали…
— Как-как? — переспросил Лучший Д., морщась от шума. Площадь Жужелицы в этот час всегда была до отказа забита велорикшами. Гомон тут стоял, как в павлятнике.
Зуха щелкнул пальцами.
— Ее зовут Крох, — прошептал официант летнего кафе, наклоняясь к Лучшему Другу. — Запомните: Крох. Передаю по буквам: кресс-салат, редис, омлет по-вобурнски, халва. Или: круассаны, ромштекс, оладьи с кленовым сиропом, херес. Или…
— Вы меня совсем запутали, любезный, — брюзгливо сказал Лучший Друг.
Зуха щелкнул пальцами.
— «Кашалот разгневан, или Опасные химеры!» — заорал во весь голос мальчишка-газетчик, незаметно подкравшийся сзади. — «Конгрессмены ратуют за освобождение хордовых!»
— Ну да, — сказал Лучший Друг. — А потом начнутся «кровавые разборки с обитателями холмов». И постепенно, минуя «комнатных рептилий», мы доберемся до «обыкновенного хилиазма».
Зуха щелкнул пальцами.
— Ч-черт… Вот черт… Не получается. ПОЧЕМУ У МЕНЯ ОПЯТЬ НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ?
— Что с тобой? — спросил Д.
— Я вызываю ее номер, а он занят. — На Зуху было жалко смотреть: он весь пошел радужными пятнами, как река, в которую вылили бочку мазута. Стало очень тихо. Площадь Жужелицы сопереживала изо всех сил.
— Черт… Черт… Черт…
— Ты дочертыхаешься однажды, — заметил Лучший из Друзей, озираясь по сторонам. — И потом, что это за щелчки такие? Ты что?
— Да! — закричал Зуха, чуть не плача. — Да, тысяча чертей, да! Я забыл, как ее зовут! Я не помню цвета ее глаз! Я понятия не имею, чем пахнут ее волосы! И вдобавок ко всему она уже тысячу лет не пользуется своим вэем! Вот ведь какая выискалась — тридцатое апреля! Фифа!
Потом навалился грудью на столик и сказал убито:
— Я в отчаянии. Что прикажешь делать?
— Ждать, — молвил Самый Искренний и Преданный, сложил руки на животе и откинулся на спинку плетеного стула. — Ждать, надеяться и верить, мой колокольчик. А если это не поможет… Что ж. Надо быть сильным. Надо уметь улыбаться сквозь слезы. Надо, в конце концов…
— Дрдонг! — сказал кто-то в окружающем пространстве.
— А, это ты, — сказал Зуха и отвернулся.
— Уоу-уоу, — кивнула Крох.
— Большая честь для меня, — сказал Дружище. — Много о вас наслышан.