— Так что же произошло с твоим лицом на самом деле? Кто мог сотворить с тобой такое?
— Ты не опоздаешь… — Голос Чина дрогнул.
Опустив в ванночку очередной снимок, Суджа ждала, что Чин скажет дальше. Она надеялась, что он объяснит ей, что случилось с ним в Янгдоке, но чем дольше затягивалась пауза, тем сильнее менялась атмосфера в комнате.
— Суджа… если со мной что-нибудь случится… ничего не случится, но если вдруг когда-нибудь…
Она медленно подняла взгляд на Чина:
— Что-то ведь произошло, да?
— Ты должна знать, что самый важный человек в моей жизни находится сейчас со мной в этой комнате. — Он накрыл ладонью ее руку, и их пальцы переплелись.
Лицо девушки было освещено красным светом. Ему хотелось прижать ее к себе, потеряться в глубине ее темных глаз и рассказать ей все.
— Что случилось? — прошептала она.
Чин оценил, насколько подходящим был момент: они одни в темном безопасном месте, и если он собирался рассказать ей все, то сейчас было самое время. Но потом Чин подумал о возможных последствиях такого признания, о цепочке событий, которая может сложиться, если ее вдруг начнут допрашивать, и о том, как это может изменить их отношения и повлиять на отношения каждого из них с государством.
— Ничего, — ответил он, — ничего не произошло.
— Не лги.
Чин покачал головой.
Суджа молчала. Есть вещи, которые не будешь обсуждать с друзьями или даже в кругу семьи. Ты просто отправляешь их в дальние уголки сознания и привыкаешь молча носить в себе, загоняя все дальше и тем самым делая их только мрачнее. Все полотно жизни в Северной Корее было в черных прорехах, но каким-то образом оно не разваливалось. Так у них произошло с дядей Ху: он исчез из их жизни и стал одним из «сгинувших». У каждого были свои потери, и все знали по собственному опыту, что их нужно запечатать глубоко в себе и жить дальше, никогда это не обсуждая.
«Люди порой чересчур быстро оправляются от горя, и тем лучше для них».
— Ты же не совершал никаких глупостей? — осторожно спросила Суджа, не глядя на него.
— Нет, — прошептал он.
На самом деле он совершил колоссальную глупость, государственную измену, и надеялся, что Дорогой Великий Руководитель никогда об этом не узнает. Отец разозлился на него за дело: этим поступком он подверг опасности всю семью. Чин молился, чтобы его преступление со временем было забыто, а жизнь шла дальше, как и было запланировано.
Их взгляды снова встретились, но что-то между ними уже поменялось.
— Опасно приходить на учебу в таком виде, — сказала Суджа, глядя ему прямо в глаза. — Это не похоже на несчастный случай.
— Я должен был тебя увидеть.
— Мы можем встретиться не в университете. Я могу прийти к тебе, после того как схожу в редакцию.
— Я не сделал ничего плохого. Мне не нужно прятаться.
При этих словах с лица Суджи немного спало напряжение.
— Это хорошо, что тебе нечего скрывать. Но тебе все равно могут начать задавать вопросы, поэтому ты должен быть осторожнее.
— Я знаю.
— Хорошо, — неуверенно произнесла Суджа и потянулась к Чину, чтобы обнять его. — Теперь мне надо идти, но мы ведь еще увидимся ближе к вечеру?
— Да.
Сунув под мышку папку с напечатанными фотографиями, она вышла. Чин хотел пойти следом, но услышал, как Суджа громко поздоровалась с кем-то в коридоре. Он замер, взявшись за ручку, и уперся головой в дверь, дожидаясь, когда стихнет разговор. От напряжения на его лбу выступили бисеринки пота. Чин слышал, как удалялись шаги Суджи, а ее голос становился все тише и тише, пока совсем не растаял.
Открыв дверь, он расправил плечи и вышел в пустой коридор, стараясь выглядеть спокойным и собранным. Сейчас он пойдет по коридору, как честный гражданин и студент, каким был всегда, и будет вести себя уверенно, как будто ничего не случилось. Чин очень надеялся, что никто ни о чем не узнает.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Надвигалась зима. Небо сделалось тяжелым и подернулось темной ноябрьской пеленой, отчего день стал неотличим от вечера. В девятистах километрах от Пхеньяна, на главной улице маленького городка Янгдок, ощетинившиеся голыми ветками деревья гнулись от порывов холодного ветра. Было уже поздно, слишком поздно для того, чтобы добывать корни или луб, но мать Чина надеялась найти хоть что-нибудь, поскольку дома давно не осталось продуктов. Она быстро шла вдоль заброшенного военного завода, за которым рос густой кустарник. Белое ведерко, которое она прихватила с собой, при каждом шаге билось о ее бок.
На протяжении долгих дней женщина варила кашу из соснового луба и заготовленных трав и не трогала добытую Чином кукурузную муку. Боясь разоблачения, она не решалась использовать краденый продукт и нетронутым прятала его в квартире. Муж впадал в ярость, пытаясь найти мешок, и доходил до белого каления от мысли, что их могут застать с этой кукурузой, добытой нечестным путем. Но мать Чина не говорила мужу, куда ее положила. Она разделила муку на три мешочка и припрятала их все в разных местах: один маленький сверток был засунут за отошедшую стенку буфета, другой лежал под полом за дверью, а третий был зашит в подушку и спрятан на дне гардероба из вишневого дерева. Пак искал там, вывалив все из шкафа. Он расшвырял белье, перетряс каждое одеяло и прощупал каждый шов. Ничего не найдя, переключился на кухонные шкафы, сметая все с каждой полки и опустошая ящики. Схватив деревянную ложку, он с такой силой треснул ею по столешнице, что она раскололась надвое, а черпало взмыло к потолку.