Когда мы вернулись в свою каморку с драгоценным и опасным грузом — ящиком опиума и целым штабелем пустой тары, — товарищи встретили нас напряженным, выжидательным молчанием. Воздух в комнате, казалось, можно было резать ножом.
— Ну что, Курила? С Богом? Получилось? — хрипло спросил Софрон, его рука непроизвольно сжимала рукоять ножа.
— Получилось, — кивнул я, с преувеличенной осторожностью ставя тяжелый ящик на земляной пол. От него исходил тот самый запах, который я уже успел запомнить — густой, сладковато-пряный, немного тошнотворный.
— Вот. Наш пропуск в Ханьхэхэй. И вот еще, — я указал на пустые ящики. — Пригодится… кое для чего!
— А про шахту что? Спрашивал, живоглот? — поинтересовался Захар, его глаза горели нетерпением.
— Спрашивал. И еще как! Интересуется сильно. Я сказал, что пока не готовы говорить об этом, мол, дело деликатное. Но он явно на крючке. Посмотрим, может, мы и остальное серебро ему потом таким же манером продадим… А пока пусть думает, что у нас действительно есть неиссякаемый источник. Может, еще пригодится нам этот напыщенный англичанин!
На следующее утро, едва забрезжил рассвет, наш маленький отряд покинул пыльный и негостеприимный Ундурхан и под предводительством Очира двинулся на север, к загадочному городу Ханьхэхэю, где, по слухам, местный амбань предпочитал опиумный дым государственным делам, а в лавках продавали отличную бумагу, так необходимую Изе.
Дорога вилась среди невысоких, но труднопроходимых скалистых гор, поросших редким, чахлым лесом. Воздух стал чище, прохладнее, пыли было меньше, но путь оказался труднее — приходилось то карабкаться на каменистые перевалы, от которых у лошадей подкашивались ноги, то спускаться в глубокие, мрачные ущелья, где, разбуженные недавним половодьем, еще яростно шумели быстрые сезонные реки, грозя смыть нас вместе с поклажей. На второй день пути, проезжая по узкой горной долине, стиснутой отвесными скалами, мы увидели впереди нечто странное, отчего у меня неприятно екнуло сердце.
У подножия крутого склона чернели полуразрушенные деревянные строения — остатки бараков, какие-то навесы, покосившиеся, словно пьяные, копры над темными, бездонными провалами шахт. У входа в долину, словно охраняя это мертвое место, стояло несколько юрт, а возле них лениво расхаживали солдаты в форме, вооруженные допотопными ружьями. Они проводили нас равнодушными, пустыми взглядами, но останавливать, к счастью, не стали.
«Только бы не проверка», — подумал я.
— Что это за место, Очир? — спросил я нашего проводника, стараясь, чтобы голос звучал как можно более безразлично.
— Похоже, на старые прииски! Серебряные шахты, — коротко, не поворачивая головы, ответил Очир. — Старые. Давно закрыты. Никто не работает.
— Закрыты? А почему? — удивился Левицкий, в котором проснулся интерес исследователя. — Месторождение иссякло? Или вода залила?
Очир пожал плечами с видом человека, которому до всего этого нет никакого дела.
— Не знаю. Говорят, приказ самого Богдо-хана был. Велел закрыть все серебряные рудники в здешних горах. Сказал, серебро надо беречь. На случай большой войны с «рыжими дьяволами». — Он слегка кивнул в нашу сторону, имея в виду, очевидно, всех европейцев. — Чтоб было чем платить за оружие и помощь от других… если понадобится.
Я был удивлен таким решением китайского императора. Как это странно, держать драгоценные металлы в земле, не давая им хода в ожидании какой-то войны! Отчего бы не достать их загодя и не поместить в надежные хранилища? Впрочем, вспомнив рассказы о чудовищной, всепроникающей коррупции при цинском дворе, я подумал, что, возможно, такой способ «консервации» — просто закрыть шахты и поставить формальную охрану — был самым надежным. Потому что все серебро из государственной казны давно бы разворовали сами же чиновники, оставив императора с пустыми сундуками. Но сам факт существования этих шахт, пусть и закрытых, здесь, так близко, вселял некоторую суеверную, иррациональную надежду. Значит, серебро здесь действительно есть… И наша легенда для Тэкклби не так уж и далека от правды.
Еще через день пути, преодолев последний перевал, мы наконец прибыли в Ханьхэхэй. Городок оказался заметно меньше и беднее Ундурхана, но, как ни странно, показался нам уютнее и спокойнее. Те же кривые, немощеные улочки, те же приземистые глинобитные фанзы с плоскими крышами, но здесь было меньше шума, показной суеты и той откровенной грязи, что так поразила нас в предыдущих городах. Чувствовалось, что это не столько крупный торговый узел, сколько ремесленный центр, живущий своей неспешной жизнью. Мы остановились на постоялом дворе — ганзе — поскромнее и потише, чем в Ундурхане, но зато здесь было меньше любопытных глаз и назойливых соглядатаев.