Она села рядом, подвинулась ближе. Я протянул ей коробку молча. Она взглянула, приподняла крышку. Достала одну туфельку. Повернула в руках, погладила.
— Ммм… як жа ж тонка… (Ммм… как же тонко…)
Помолчала. Потом — тихо, словно в воздух, почти шёпотом, с мудрой улыбкой:
— Ох, сынок… калі яна ў іх цябе не палюбіць — то значыць, яна з космасу, а не ты (Ох, сынок… если она в них тебя не полюбит — значит, она из космоса, а не ты).
Я рассмеялся, но одновременно проглотил что-то более глубокое. Потому что это была правда. Бабушка не стала убирать туфли обратно. Наоборот — аккуратно поставила их поверх коробки, на вышитую льняную салфетку. Туфли стояли как экспонат, как заявка, как… признание, выставленное на свет.
— Жанчыны сэрцам бачаць. А ты ім — паказаў, што яно ў цябе ёсць (Женщины сердцем видят. А ты им — показал, что оно у тебя есть).
Я кивнул. Не потому что понял умом. А потому что — почувствовал сердцем.
Солнце пробивалось сквозь ветки, играя бликами на коже. И именно в этот момент от калитки послышались лёгкие шаги.
— Дзень добры! (Добрый день!) — раздалось звонко.
На двор вошла Наташа, дочка Міхася, соседа, в чьей бане мы парились пару дней назад.
Девушка — лет двадцати, стройная, с длинной косой и глазами, полными того самого деревенского огня, что пробивает броню лучше любого бластера.
— А гэта што ў вас? (А это что у вас?) — она уже подходила ближе, взгляд — прикован к туфлям.
Остановилась, ахнула, прикрыла рот ладонью.
— Божа… дзядуля Міхал! Гэта ж яны?.. (Боже… дядя Михаил! Это же они?..)
Мы с бабушкой переглянулись. Из мастерской вышел дед. На лице — выражение человека, которого только что назначили виноватым в женской трагедии века.
— Наташка… я ж табе казаў, што зробім. Але гэта… не табе (Наташка… я же тебе говорил, что сделаем. Но это… не тебе).
— Не мне⁈ (Не мне⁈) — губа дрогнула. — А я думала… Ты ж мне абяцаў! Я ж казала, што на вясну хачу. На высокім абцасе, каб усё як у людзей! (А я думала… Ты же мне обещал! Я же говорила, что на весну хочу. На высоком каблуке, чтобы всё как у людей!)
— Дык не я ж рабіў. Унук (Так не я же делал. Внук).
—Ён? (Он?) — она повернулась ко мне. — Вы?
Я встал, несколько неловко:
— Я… ну… так. Для аднаго чалавека (Я… ну… так. Для одного человека).
— А мне? (А мне?) — голос стал тише, почти шёпотом. — А я ж таксама… жанчына. І таксама чакаю (А я же тоже… женщина. И тоже жду).
Бабушка молчала. Дед — тоже. А Наташа смотрела. Не с упрёком. С мольбой. Словно этим взглядом она защищала своё право быть красивой. Нежной. Настоящей.
И я понял: даже одна пара туфель может стать обещанием. А обещание — вещь, которую не бросают.
Я кивнул:
— Застаюся яшчэ на дзень. Зробім. Але — з высокім абцасам (Остаюсь ещё на день. Сделаем. But — с высоким каблуком).
— Невысокім! (Невысоким!) — вставила бабушка строго. — Каб без фанабэрыі (Чтобы без фанаберии).
— Ну… с элегантным.
Наташа вспыхнула, как маки в высокой траве.
— Дзякуй. Я… я прынясу тканіну для падшэўкі. І колер — з барвінка. Можна? (Спасибо. Я… я принесу ткань для подкладки. И цвет — с барвинка. Можно?)
— Можна (Можно), — сказал я.
Дед хлопнул меня по спине:
— Вось што значыць — майстар. Не сысці, пакуль усіх не абуеш (Вот что значит — мастер. Не уйти, пока всех не обуешь).
И день снова начался. С новыми нитками, новой колодкой. И с пониманием: иногда одно «можна» (можно) меняет всё.
За окном — уже темнеет. Печь потрескивает, запах кожи перемешался с ароматом липового чая и бабушкиного варенья. На верстаке — разложены детали. Шаблон. Колодка. Кусок мягкой кожи оттенка «барвінок» (барвинок), с лёгким фиолетовым отливом на свету.
Дед с головой погружён в работу, но с искрами в глазах:
— Ну, як ты думаеш, Кастусь? Абцас — з выклікам, ці са сціпласцю? (Ну, как ты думаешь, Костя? Каблук — с вызовом, или со скромностью?)
— З выклікам… але так, каб каханне само падышло, а не адразу на каленях паўзло (С вызовом… но так, чтобы любовь сама подошла, а не сразу на коленях поползла).
— Во-о-о! (Во-о-о!) — дед хохочет. — Майстар-паэт! Ты б яшчэ вершы пра шво напісаў! (Мастер-поэт! Ты бы ещё стихи про шов написал!)
Над краем верстака появляется рука — Наташа. Она тихо ставит две кружки с чаем и тарелку с сушками.
— Я… думала, можа вам… перакусіць крыху (Я… думала, может вам… перекусить немного).
— Дзякуй, дачушка (Спасибо, доченька), — дед подмигивает. — Наш майстар зноў працуе да зор (Наш мастер снова работает до зари).
Я беру кружку, отпиваю глоток, снова принимаюсь за строчку. Наташа не уходит. Она присаживается в уголке, молча, сложив руки на коленях. Смотрит. Почти не дышит.