Во дворе царит предрассветная тишина. Только монотонно капает вода из деревянной бочки, где вчера кто-то основательно мылся. Птицы кричат в голубой вышине, словно тоже не хотят, чтобы я уезжал из этих благословенных мест. Я стою с походным рюкзаком за плечами. Коробка с туфлями для Инны — аккуратно и любовно уложена. Рядом — свёрток с бумажными выкройками, моток прочной вощёной нити, и та самая пара добротных сапог, которую дед дал примерить «просто так» — и вдруг неожиданно сказал:
— Забірай. Гэта не абутак. Гэта — дарога. (Забирай. Это не обувь. Это — дорога.)
Я взял без лишних слов. Без ненужных объяснений. Бабушка торжественно поставила на скамейку банку золотистого мёда, кулёк с домашней сушкой и платок, аккуратно сложенный треугольником:
— Мёд — каб любоў твая была салодкай. (Мёд — чтобы любовь твоя была сладкой.)
— Платок — каб Інна слёзы мазала толькі ад шчасця. (Платок — чтобы Инна слёзы вытирала только от счастья.)
— А сушкі — бо няма кахання без хлеба. (А сушки — потому что нет любви без хлеба.)
Я чуть было не прослезился от растроганности. Обнял её крепко, молча, очень долго. Дед стоял в дверях мастерской. В рабочем фартуке, но уже без инструмента. Только в натруженных руках — маленькое кожаное шило с ручкой, отполированной временем и работой.
— Гэта — тваё цяпер. Калі жыццё парвецца — зашый. (Это — твоё теперь. Когда жизнь порвётся — зашей.)
— Дзякуй, дзядуля. (Спасибо, дедушка.)
— Ты — не проста ўнук. Ты — майстар. (Ты — не просто внук. Ты — мастер.)
Он обнял меня. Коротко, но крепко. Как завязывают последний, самый важный узел перед отплытием корабля. Я медленно пошёл по знакомой тропке к главной дороге. Рюкзак на плечах. В руках — заветная коробка. В ухе — «Друг», молчаливо фиксирующий новый маршрут.
— Новый путь успешно проложен. Пункт назначения: Минск. Госпиталь.
— Предположительное время прибытия: сегодня вечером.
— Эмоциональное состояние: светлая грусть, смешанная с радостным предвкушением.
— Отмечено. Погнали, верный Друг.
Холодный, сероватый рассвет медленно поднимался над черепичными крышами, когда я с тяжёлым рюкзаком за спиной вышел из скрипучей калитки. Дед молча стоял рядом, курил крепкий «Беломор». Бабушка держала в натруженных руках узелок с дорожной едой: варёные яйца, чёрный хлеб, варёная картошка, солёные огурцы. Всё аккуратно упаковано в бумажный пакет «на дарогу» (на дорогу).
— Еш, Кастусь, як толькі прагаладзiшся, (Ешь, Костя, как только проголодаешься,) — строго наказала она, глядя мне прямо в глаза. — У Мінску харч і харч, але не той. (В Минске еда и еда, но не та.)
Дед одобрительно кивнул, глубоко затянулся и дружески хлопнул меня по плечу:
— Запомні. Людзей пазнаюць не па форме, а па рукам. Ты ўжо чалавек, не салдат. (Запомни. Людей узнают не по форме, а по рукам. Ты уже человек, не солдат.)
Автобус подкатил в облаке пыли, с глухим ворчанием мотора, фыркая сизым выхлопом, словно и сам не особенно стремился ехать в дальний путь. Я в последний раз оглянулся. Дед — на крыльце, поправляет свой потёртый фартук. Бабушка — машет белым платком. Наташа — у калитки, с тем особенным огоньком в глазах. Я высоко поднял руку в прощальном жесте.
Улыбнулся им всем. И сел в пыльный автобус. Мотор рванул, чихнул. За окном поплыли знакомые деревья, дома, люди — как в замедленном кино.
Дом медленно отдалялся. Постепенно, но неотвратимо. Теперь впереди лежал долгий путь. Путь домой. К той единственной, которая тоже ждёт.
Автобус доставил меня в аэропорт Гомеля на рассвете. Пыльные окна, редкие прохожие, утренний ветер тянет по асфальту сухие листья. Я спрыгнул с подножки, прижал к боку рюкзак и выдохнул.
Аэропорт — небольшой, провинциальный. Табличка на входе, стеклянные двери, касса с сонной кассиршей.
— Минск?
— Минск.
—9:40, один билет остался. Повезло.
Билет — серо-голубая бумажка с типографскими буквами. Регистрация тут же — за столиком, на котором стоит штамп и пепельница. Пассажиров мало. В зале ожидания пахнет кофе и авиакеросином. Самолет — Ан-24, как и в прошлый раз. Моторы загудели, и вот я уже в небе.
Подо мной — желтые леса, серые поля, полоски рек.
Самолет сел мягко, как пуховая подушка. На взлетке шуршала желтая листва — начало осени было тут совсем иным, чем в Гомеле: чуть более холодным, строгим, почти городским. Я вышел налегке. Бабуля, через свою потребкооперацию подогнала модную сейчас пуховую «Аляску» и джинсы. Кроссовки мне не понравились — цвет не тот, да и не сезон. Мы с дедом стачали «Макасины». Именно так выглядит мужик после армии, у которого в голове не танцы, а цель.