Дзед.'
Я опустил письмо. Подошел к окну. Снег начал ложиться тонкой пылью на подоконник. Первый. Легкий. Пробный.
Дед предлагает открыть мастерскую…
После бессонной ночи в госпитале и письма от деда, я позволил себе немного отключиться.
Не совсем сон, не совсем отдых — просто тихая темнота с четкой мыслью: надо лететь.
На рассвете я активировал атмосферник, вывел маршрут на полуавтомат, выбрав старую точку посадки — лесной массив у улицы Барыкина. Знакомое место. Проверенное. И — родное.
Летели без звука, сквозь рассветную дымку и туман над болотами. «Птичка» удобно устроилась на внешней подвеске, и заодно проверяла маршрут, «Друг» анализировал погодные параметры и параметры самого атмосферника.
— Посадочная зона очищена. Травяной покров 82%. Визуальный контакт с жилыми постройками через 640 метров.
— Все как тогда, — пробормотал я.
Атмосферник сел мягко и беззвучно как кот, запрыгивающий на подоконник. А самое главное скрытно.
Вышел, вдохнул — и сразу получил в лицо весь гомельский октябрь. Мокрые листья. Запах костра. Чуть запаха земли. И яблоки где-то рядом, прелые.
Свернул к тропинке — та, что вела к дедовой калитке. Я не стал стучать — просто толкнул ее.
Во дворе стоял дед — в старой жилетке, в фетровой кепке, с мокрыми руками — видимо, мыл сапоги.
— Ну здарова, Канстанцін Вітальевіч, — сказал он с ухмылкой, не поднимая взгляда. — Пакуль ішоў, я ўже ваду падагрэў. І сыр у халадзільніку.
— Привет, дед. Письмо получил.
— Я ж бачу. Бо ты тут. Не праз тэлефон, не праз пошту. А тут. Па-сапраўднаму.
Бабушка вышла следом, вытирая руки о передник:
— Божачкі, Касцік! Ты ж што так ціха⁈ Мы ж і не ведалі! Ты б хоць трошкі паспаў! Я б аладкі падсмажыла, а то ж прыехаў — а ў мяне толькі тварог.
Я обнял обоих. Сильно. Как в детстве. Как будто небо стало ниже, а земля — ближе.
Мы пошли в мастерскую после обеда — через двор, мимо яблочного дерева. Дед отпер дверь древним ключом, впустил меня внутрь и молча щелкнул выключателем.
У него здесь тепло. Знакомые запахи — воска, клея, пыли. На полках — колодки, куски кожи, сапоги на реставрации, сумки наполовину готовые. На столе — недошитый ремень и две кружки.
Дед разлил кипяток из эмалированного чайника, добавил заварки и по куску сахара каждому.
— Слухай, Костюша… Пішу я табе тое пісьмо — і сам не ведаю, чаго хачу болей. Каб ты прыехаў — ці каб ты не прыехаў.
Я улыбнулся:
— А теперь?
— А цяпер… добра, што прыехаў. Бо ўжо бачу — галава ў цябе не халодная, а цеплая. І рукі не для касмічных кнопак, а для жывое справы.
Он отпил чай, вздохнул:
— Значыць так. Палыч… ен, як і я, быў калісьці рамеснікам. Потым перайшоў на нарыхтоўку. Зараз трымае старое сховішча пад скуру, недалека ад аэрапорта.
У яго — усе. І цяля, і козка, і нават лакаваная экзотыка, калі трэба.
— И помещение?
—есць. Старая прасавальня. Сухая, электрыка есць, вокны есць. І швейка стаіць, «Чайка-132» — праўда, капрызная.
Я молчал. Чай остывал. Дед глянул поверх чашки:
— Кастусь… калі ты за гэта, я табе дам старт. Усе сувязі, кантакты. Нават першага кліента знайду.
Я провел пальцем по крышке банки с гвоздями.
Потом взглянул на деда:
— А калі скажу, што не вазьмуся?
— То скажаш шчыра. І я табе за гэта — дзякуй скажу.
Я встал. Прошелся по мастерской. Колодки, кожа, старая вешалка, табуретка со следами от лака…
Все дышало ремеслом. Мягким, настоящим, добрым. Но…
— Дед… я гэта люблю. Але гэта — не мой шлях.
— Чаму?
— Бо мой шлях — там, дзе людзі. Дзе я магу адразу мяняць іх жыцце. Не толькі абуткам ці красой.
Я хачу, каб чалавек… прачынаўся і дыхаў. І каб не было болю.
Дед глянув на меня. Тихо. Просто.
— Інна?
— І Інна. І яе мама. І іншыя, пра якіх я пакуль нават не ведаю.
Я подошел к нему. Положил руку на плечо:
— Дзякуй табе за ўсе. І калі ты калі-небудзь захочаш, каб я пашыў штосьці — ты проста скажы.
— А я скажу.
И мы выпили остаток чаю. В тишине, без спешки.
Глава 14
Шли молча. Осень в Гомеле выдохлась, и теперь пахло не листвой, а углем и ранним снегом.
Я шел с руками в карманах, дед — со сдвинутой на затылок кепкой, чуть прищуренный, как будто обдумывал, как вылепить фразу.