По старой привычке, включил радиоприемник и выбрал передачу с эстрадной, ритмической музыкой.
— Генерал, на связи, — прозвучал спокойный голос, в котором слышалась лёгкая усмешка. — Есть кое-что интересное. Перехват с борта разведывательной платформы. Разговор между 41-м и леди с британским акцентом. Качество связи — отличное. Тема — размещение элементов ПРО в районе Норфолка. Хотят прикрыть штабные полигоны и центр логистики. К 85-му году должно быть готово. Официально залегендировано под учения.
Измайлов потянулся к устройству, затем, словно передумав, произнёс негромко:
— Ты можешь расшифровать это в текстовом виде и перевести? Лучше, если будет дословно. Без вольностей.
— Уже на подходе. В двух вариантах. Один — машинный, второй — адаптированный под политический контекст. Заодно будет учебное пособие. Советую прочесть вдумчиво: у янки каждая фраза — как шахматный ход.
Пауза была короткой. Голограмма созданная коммуникатором, один за другим отбражала абзацы текста. Стенографическая точность, обозначения позывных, эмоциональные нюансы. Под конец голограмма снова мигнула.
— Предлагаю помощь в изучении английского и немецкого. Могу составить индивидуальный курс. С параллельным анализом военной и дипломатической лексики.
Генерал наклонился, чтобы разглядеть надписи. В глазах мелькнула тень удивления.
— Приму к сведению. Но пока, только один вопрос. Это прослушка с действующего канала?
— Не совсем. Переадресация с орбитального ретранслятора. Переговоры велись по защищённой линии, но уровень их шифровки смешной, если сравнивать с нашими алгоритмами.
— Понято.
— Будь осторожен, генерал. Сейчас на вас обращают больше внимания, чем кажется.
Звук исчез, а вместе с ним и напряжение в воздухе. Только чайник на столе продолжал медленно испускать пар, будто подсказывая — мир снаружи по прежнему обычен.
Широкая веранда, уставленная деревянной мебелью, пахла свежей сосной и лаком. Воздух в ней стоял прозрачный, наполненный ароматами распустившихся кустов сирени и мягким поскрипыванием половиц. Солнце клонилось к горизонту, медленно выцветая над крышами домов на противоположной стороне улицы.
Чашки с чаем стояли на столе между двумя креслами-качалками. Сахар лежал горкой в хрустальной вазочке. В самоваре, дремлющем на подставке, ещё оставалось немного кипятка. Птицы пели особенно громко, словно старались перекричать тишину.
Инна осторожно отодвинула прядь волос за ухо и тихо проговорила:
— Весна здесь совсем другая. В Минске она казалась длинной и холодной, а здесь всё будто распахивается сразу. Ты это заметил?
Я медленно кивнул, глядя на тени под елями.
— Здесь теплее. И люди будто тише. Меньше суеты. Хотя… может, просто устали.
Инна поставила чашку на блюдце и развернулась ко мне:
— А как ты представляешь себе лето? Без этой войны, без шпионов, без странных заданий и тревожных ночей?
Молчание повисло между нами, чуть неуловимое, но плотное.
— Сейчас вообще не уверен, что такое вообще возможно, — честно проговорил я. — Разве что когда-то далеко-далеко. Где никто не знает, кто мы и откуда.
Инна усмехнулась, но взгляд её по прежнему оставался серьёзным.
— А ведь ты можешь, сбежать, исчезнуть. Я это чувствую, но почему ты этого не делаешь?
Мои плечи непроизвольно вздрогнули. Я не отрывал взгляда от чайника.
— Очень интересная постановка вопроса. Почему ты пришла к такому выводу?
— Ты слишком независим в своих поступках…
— Ясно. Скажу честно, потому что есть ещё дела. Понимаешь душа моя, есть то, что не отпустит, пока не закончится.
Инна откинулась в кресле и посмотрела на небо, где уже загорались первые звёзды.
— А если оно не закончится? Если каждый год будет похож на этот?
Я снова поднял на нее взгляд. Наверное, в моих глазах светилось что-то между усталостью и решимостью.
— Тогда хотя бы веранда будет стоять. И чайник будет кипеть. И ты будешь рядом. Я надеюсь…
Инна мягко улыбнулась, но в голосе её прозвучала грусть:
— А если я захочу детей? Дом, сад, нормальную работу? Без резонансных телепередач, без опасностей?
Пауза была долгой. Потом я аккуратно положил ладонь поверх её руки:
— Тогда нужно будет найти способ, как совместить, другого выхода я пока не вижу.
— Как здорово, что ты восстановил эту веранду, сделал эту мебель и благодаря этому можем вести такие откровенные разговоры. Костя… я люблю тебя.
Вечер медленно перетекал в ночь. Самовар дотлел. На веранде царила тишина, пронзённая только стрекотанием последней весенней сверчковой арии.