— Нервничаешь? — тихо спросила у мамы, Инна.
— Конечно. Но это хороший вид нервозности, — ответила мать. — Как перед экзаменом, который ты точно сдашь.
Мы проводили ее к служебному входу, где уже ждал помощник режиссера — молодой человек в очках и с блокнотом.
— Раиса Аркадьевна! Наконец-то! Проходите скорее, гример уже ждет.
Она обернулась к нам:
— Дети, увидимся после спектакля. Пожелайте мне удачи.
— Ни пуха, ни пера! — сказали мы хором.
— К черту! — ответила она и скрылась за дверью.
Мы с Инной прошли в зрительный зал. Билеты были в третьем ряду, прекрасные места. Зал постепенно заполнялся — интеллигентная публика, много пожилых людей, несколько студентов, театральные критики с блокнотами.
— Аншлаг, — заметила Инна, оглядываясь. — Мама будет счастлива.
Тем временем, незаметно для жены, был отдан короткий приказ через нейроинтефейс «Другу»:
«Зафиксируй весь спектакль. Три точки. Основной зал, боковая галерея, балкон. Потом смонтируй, аккуратно. Без отсебятины. Обложку тоже добавь — с афиши.»
Ответ пришёл почти мгновенно:
— Программа активирована. Камеры замаскированы под осветительные приборы. Съёмка начнётся с открывающей реплики. Постмонтаж займёт около двух часов. Озвучку сохраняем оригинальную?
— Да. Пусть будет голос Раисы Аркадьевны в первозданном виде. Это и память, и подарок.
Погас свет, поднялся занавес. На сцене — скромная квартира семьи Уингфилд. Убогая обстановка, тусклый свет, и в центре — инвалидное кресло, в котором сидит Раиса Аркадьевна.
Первые же слова Аманды заставили зал затихнуть. Голос мамы Инны был удивительно молодым, полным жизни, несмотря на то, что она играла уставшую от жизни женщину. Она рассказывала о своей молодости, о семнадцати кавалерах, которые ухаживали за ней в юности, и в каждом слове чувствовалась ностальгия и боль.
Инна сжала мою руку. Я видел, как по ее щекам текут слезы.
На сцене разворачивалась драма семьи, где каждый живет в своем мире иллюзий. Лора с ее стеклянными фигурками, Том с его мечтами о побеге, и Амада, которая пытается устроить их жизни, не понимая, что разрушает их.
Раиса Аркадьевна была великолепна. Она не просто играла роль — она жила ею. Каждый жест, каждая интонация были выверены и искренни. Когда она рассказывала о своих кавалерах, глаза ее светились, когда ругала сына — голос звучал строго, но с любовью, когда уговаривала дочь принять жениха — в голосе слышались отчаяние и надежда одновременно.
Особенно потрясающей была сцена, где к ним пришел джентльмен-кавалер для Лоры. Амада вспоминает свою молодость, рассказывает о балах и праздниках, и Раиса Аркадьевна так играла эти воспоминания, что зал забыл о том, что перед ними пожилая женщина в инвалидном кресле. Она была молодой красавицей, которая танцевала на балах и походя разбивала сердца.
Финальный монолог Аманды, когда она понимает, что все ее попытки устроить жизнь детей провалились, прозвучал как реквием по утраченным иллюзиям. Раиса Аркадьевна произнесла слова о том, что надо задуть свечи, и в зале стояла абсолютная тишина.
Когда занавес опустился, зал взорвался аплодисментами. Люди вскакивали с мест, кричали «Браво!», требовали выхода актрисы.
Занавес поднялся снова. Раиса Аркадьевна сидела в своем кресле, по лицу текли слезы, она кланялась, прижимая руку к сердцу. Зал не унимался.
— Браво! — кричал седой мужчина в первом ряду. — Брависсимо!
— Это же настоящее искусство! — говорила дама рядом с нами. — Такой Аманды я не видела никогда!
Аплодисменты продолжались минут десять. Раиса Аркадьевна несколько раз кланялась, потом помахала рукой и скрылась за кулисами.
Инна плакала, не скрываясь:
— Костя, ты видел? Видел, как она играла? Это же чудо какое-то!
— Видел, — я обнял ее. — Твоя мама — великая актриса!
Глава 21
После спектакля, когда мама Инны, сияющая, принимала цветы и поздравления, подошли журналисты с магнитофоном и фотоаппаратом.
Мы дождались, пока зал почти опустел, и пошли за кулисы. Раиса Аркадьевна сидела в гримерной, еще в костюме, вокруг нее толпились актеры, режиссер, какие-то незнакомые люди с цветами.
— Раиса Аркадьевна, — говорил режиссер, — это триумф! Завтра же звоню в Москву, в Художественный театр. Они должны это увидеть!
— Мамочка! — Инна бросилась к ней и крепко обняла. — Ты была потрясающей! Весь зал плакал!