Инна, едва переступив порог, заметно повеселела. Ветер на улице сдул остатки обиды, а витрина с эклерами окончательно растворила всю нашу драму сегодняшнего вечера.
— Моя божественная и прекрасная, что прикажешь из этой оды польской гликемии? — с придыханием шепнул в самое ухо, чуть склоняясь к ней.
— Прикажу два «взрывных» эклера с ганашем, штрудель с маком, горячий шоколад и… — она сделала театральную паузу — … и чтобы ты пил чай, а не это «своё кислое варево из сухофруктов». И сидел молча, но с немым восхищением.
— Хочу заметить, со всем своим почтением, моя госпожа… ничего не слипнется?
— Не дождешься!
Только после этого железного обещания, кивнув в знак того, что ее информация дошла до меня, занял очередь. Позади зашуршали тёплыми голосами две пожилые дамы в нарядных беретах, обсуждая новые туфли на витрине обувного магазина через дорогу. В воздухе витала атмосфера доисторической дипломатии — разные конфеты, как аргумент мира.
За столиком у окна Инна сняла перчатки, аккуратно сложила их, осмотрелась и чуть кивнула:
— Тут красиво. А ты, выходит, не совсем безнадёжен. Знал, куда пригласить даму.
— Лучшее место в городе. Тут даже серьезные люди забывают о служебном долге и дезертируют снее ради штруделя.
Официант в белоснежной рубашке и с безупречно выглаженным фартуком подал заказ. Дымящийся шоколад в тонких чашках и десерты, каждый из которых был настоящим произведением искусства. Вилка в руке Инны загарцевала над тарелкой, мучительно выбирая с чего начать.
— Смотри, как красиво, — произнесла она, поддевая край эклера. — Вот бы и в жизни всё было так. Немного ванили, чуть терпкости и чтоб сверху сахарная глазурь.
— А внутри — начинка, которую можно съесть только ложечкой. Остальное — расплескается.
Инна засмеялась.
— Философ ты, однако. Особенно под эклер.
— Когда такая дама рядом…
— Смотри, а то ещё один комплимент — и я тебя окончательно прощу.
— Только один?
— Ладно. За штрудель можно и два. Но вот за телестудию — только если закажешь мне коробку макарунов на вынос.
Официант, будто предчувствуя развитие событий, уже нёс деревянную коробочку с эмблемой «Blikle». Принял торжественный вид и, переглянувшись со мной, торжественно подал её Инне.
— Вуаля. Как и просила, моя душа. От всей кондитерской Варшавы — только тебе.
Пальцы Инны сжали коробку.
— Вот теперь можно и домой.
— В койку или на кухню, дорогая?
— На кухню. Сначала чай. Потом — может быть.
На выходе Инна держала меня под руку. А в отражении витрины мимоходом заметил, что на её лице всё ещё оставался оттенок улыбки. Значит — живем!
Глава 3
Пока Инна скидывала туфли и деловито командовала электрическим чайником, а затем скрылась за дверью ванной, внутренний взгляд машинально вернулся к нейроинтерфейсу. Плавно всплывшее уведомление в правом углу поля зрения означало, что «Друг» закончил обработку данных о варшавском телецентре.
Визуальный пакет открылся на полном 3D макете здания с подробной разметкой по этажам. Каждый узел, каждая линия, каждая телекамера — всё было прорисовано с компьютерной скрупулёзностью. Центр вещания оказался куда сложнее, чем можно было подумать вначале. Несколько монтажных, отдельный пульт выпускающего редактора, технический архив с уникальными ключами доступа, две параллельные линии связи — одна официальная, вторая слабо замаскированная как резервная, но ведущая совсем не туда, куда должна.
Люди, отмеченные метками, распределились по уровням: режиссёры, монтажеры, охрана, инженерная группа, редакторы. Данные по каждому — краткая биография, степень вовлеченности, связи, вероятность подверженности влиянию. Несколько фамилий были знакомы по другим эпизодам — одна из них даже всплывала в связи с финансированием мероприятий «Солидарности».
В финале отчёта раздался спокойный голос «Друга»:
«Структура телецентра полностью смоделирована. Каналы внешней и внутренней передачи установлены. Доступ возможен через четыре независимых точки. Ключевые фигуры отмечены. Какие указания по дальнейшему плану действий?»
«Друг» делаем следующим образом…
Только я закончил озвучивать план нашей акции, как Инна хлопнула дверью ванной. Запах ванили и мятного геля проник в комнату.
Следующим днем, пятничный вечер будто застыл в напряжении. Воздух стал вязким, как кисель, улицы опустели, лишь трамваи продолжали своё движение, гремя на поворотах, как будто в тревоге.