— Ещё рано, — прошептал тот. — Смотри, но не вмешивайся.
Над толпой развевались обрывки плакатов. Один из них гласил: «To nie wiara, to hańba!» (Это не вера, это позор!)
С ближайшей улицы послышались сигналы автомобилей. Кто-то затянул старую, забытую песню, превращая её в траурный марш. Люди всё прибывали. Уже собралось несколько сотен.
У витража появился мужчина в костюме, седой, с лицом чиновника. Он попытался что-то сказать, но его слова утонули в шуме, а потом его лицо залепили яйцом.
В этот момент толпа взорвалась окончательно.
«Погром начался, — ровно отметил „Друг“ в интерфейсе. — Фаза первая. Народная реакция — стихийная. Агрессия направлена на объекты культа. Полиция пока не активна.»
Под ногами затрещала плитка. Люди скандировали: «Sprawiedliwości! Sprawiedliwości!» (Справедливости! Справедливости!)
Пламя вспыхнуло у бокового входа. Кто-то поджёг кучу газет, брошенных к двери. Звон. Крик. Кто-то упал, кого-то подняли. Один из полицейских спрятал лицо под шапку, глядя в сторону. Второй вытащил рацию, но ничего не говорил. Только слушал. Началось.
Окно приходского дома первыми не выдержало натиска людей. С глухим хрустом рама ушла внутрь, осыпав комнату стеклянным дождём. За ней в помещение хлынула толпа. Кто-то схватил стул, кто-то вырвал занавеску с гвоздями, кто-то просто толкал других, не разбирая, что под ногами.
Первой полетела в окно тяжёлая связка исповедных записок. Листы разлетелись по ветру, закручиваясь в воздухе, как белые мухи. За ними вылетела толстая книга — «Parafia 1971–1980». Кто-то уже дербанил её на отдельные страницы, швыряя клочья в лица тем, кто ещё стоял снаружи.
— Смотрите, вот! — выкрикнул высокий парень с синяком под глазом. — Они всех записывали! Фамилии, имена, грехи! Всё!
Люди рванули к шкафу, вырывая из него регистраторы, хрупкие тетради, исписанные вручную. Один из подростков выдернул альбом с толстой кожаной обложкой. Раскрыл его прямо на полу.
— Что это за фотки? — голос прозвучал удивлённо, потом хрипло: — Это… дети.
Толпа сгрудилась вокруг. Кто-то зажёг фонарик. На страницах — улыбающиеся мальчики, нарядные девочки, все младше десяти. А рядом взрослые в чёрном. Те самые, кого видели на литургиях. Кто-то держал кадило, кто-то читал проповеди. Тот, что вёл крестный ход, и преподавал катехизис.
— Вот он! Этот ублюдок крестил мою дочь! — заорал мужчина с покрасневшим лицом, ударив пальцем по снимку. — Этот! С золотым крестом на груди! Помнишь, Марыся⁈
Женщина рядом всхлипнула и отвернулась.
Вдруг кто-то опрокинул лампу. Масляное пятно растеклось по полу. Искра — и полыхнуло. В огне затрепетала занавеска. Один из регистраторов вспыхнул мгновенно, как сухая кора. Люди отшатнулись, но никто не стал тушить. Напротив — кто-то подложил ещё бумаги, другие оттащили в огонь скамью, кто-то сдёрнул скатерть с алтарного столика и бросил следом.
— Пусть сгорит всё, — бросил низкий голос от входа. — Чтобы и памяти не осталось от этой нечисти.
Чёрный дым потянулся в потолок, запахло гарью и воском. За стенами снова загомонила толпа, кто-то стучал по дверям, кто-то закричал «Gasimy to!» (Тушим это!), но никто не вошёл.
Пламя лизало иконы. Дерево трещало, словно вопило. Священные книги одна за другой исчезали в оранжевом пекле, как сожжённая правда.
В небе завыли сирены, но было уже поздно.
«Подтверждаю, — донёсся сигнал от „Мухи“ в интерфейсе. — Пожар начался в южной комнате приходского дома. Вероятность внешнего поджога — ноль. Всё спровоцировано внутренними действиями. Толпа находится в состоянии аффективного всплеска.»
На улице продолжали собираться люди. Кто-то плакал. Кто-то снимал происходящее на «Яшики» и «Зениты». Кто-то просто смотрел, как пылает дом, где еще недавно хранили чужие грехи.
Глава 4
Хруст снега под подошвами без следа растворялся в общем гуле. Перед костёлом Святого Креста уже горели свечи, люди несли самодельные плакаты, но атмосфера больше не напоминала митинг, это была улица суда. Без адвокатов и без срока давности.
Кто-то заметил фигуру в сутане, крадущуюся к боковому входу. Пожилой мужчина, сгорбленный, с натянутым капюшоном. Несколько подростков переглянулись, потом бросились следом. Через пару секунд — крик.
— Он был там! Он был на фото!
Указующий палец дрожал. Толпа замерла, затем начала двигаться. Медленно. Уверенно.
Священник понял — не сбежать. Попытался ускорить шаг, но ноги не слушались. Скользкий снег, неудачный поворот, и тело рухнуло на ступени. Посох отлетел в сторону.
— Стоять! — выкрикнула женщина в пальто, с разметавшимися волосами. — Вы знали! Вы все знали! И молчали!