— В настоящий момент ты лицо компании, и наш худрук обязательно прочтет статью. Если он узнает, что ты ничего не ешь, как думаешь: предложит он тебе главную роль?
Мел переваривает мои слова и говорит:
— Думаю, предложит!
Я выношу суровый приговор:
— А я думаю: нет. Особенно после фиаско с Джульеттой.
Мел смиренно кивает. А затем говорит шепотом:
— Бедная Джульетта! Теперь все считают, что она толстая!
— И, кстати, ничего не говори о Джульетте, — добавляю я. — Сегодня речь не о ней, а о тебе. Сегодня твой шанс блеснуть, и мы не должны позволить ей затмить тебя, правда?
Подумав немного, Мел отвечает:
— Да.
Облегченно вздыхаю (Маккиавелли в сравнении со мной — жалкий, бестактный болван) и прикуриваю две сигареты: для себя и Мел. Хотя, будь моя воля, я выкурила бы обе, причем сразу.
Пять мучительных часов спустя я наконец-то добираюсь домой. Все прошло очень даже неплохо. Если только я себя не обманываю. Лучше об этом не думать. Уверена, все будет нормально. Устало тру глаза и включаю автоответчик в надежде, что хотя бы одно из сообщений будет от Криса. Но, увы: все три — от мамы. Чувствую, что пора вмонтировать отдельную лампочку для ее звонков, чтобы навсегда избавить себя от напрасных трехсекундных надежд. Как только коридор заполняется ее голосом, во мне начинает расти раздражение. Ну, почему ей не сидится спокойно перед телевизором, с плиткой молочного шоколада в руке? Смотрела бы себе тихонько какой-нибудь сериал с Джейн Сеймур! Пусть кому-то мои слова и покажутся жестокими, но наши с ней предусмотрительно нейтральные отношения стали скатываться в сторону повышенной кислотности с того незапамятного вечера, когда мы все вместе ужинали, отмечая повышение Тони.
Сегодня в мамином голосе чувствуется недовольство. Первое сообщение информирует меня о том, что я «выглядела изможденной»; и жаль, что мне пришлось «так внезапно уехать»; и чтобы я перезвонила ей сразу же, как приеду домой. Второе — уже на октаву выше и непрозрачно намекает на то, что «было бы замечательно», если б я устроила для Тони посещение балета, так как он «буквально сражен» моей подругой; и чтобы я перезвонила ей сразу же, как приеду домой. Ну, а третье звучит на такой высокой и неустойчивой ноте, что на ум тут же приходит картинка карточного домика на песке во время бури. Начавшись словами «я очень беспокоюсь за тебя», оно заканчивается длинной тирадой: «Ладно, у тебя нет времени позвонить своей матери, я ничего не имею против, но мне удивительно, что ты не можешь сделать такую элементарную вещь для своего брата, раньше ты была такой хорошей девочкой, но сейчас…»
А мерзкое чувство все разрастается внутри, словно зародыш какой-нибудь инопланетной твари: брыкается, кусается и царапается, пытаясь вырваться наружу. Я была и осталась хорошей девочкой. Я, блин, настолько хорошая, что матери Терезе впору у меня поучиться. Я, блин, настолько хорошая, что не имела оргазма аж до двадцати шести лет. Я, блин, настолько хорошая, что вплоть до прошлой пятницы не совала себе в нос ничего хуже платка. Да, я хорошая, и пусть мой братец с его нордической челюстью и красивее меня; пусть в нем гораздо больше того, чем можно похваляться на каждом углу, — на самом-то деле он далеко не идеал, каким наивно считает его мама.
Мрачной тенью нависаю над балаболящим аппаратом и замышляю недоброе. Все хорошие девочки таковы. Милые и нежные снаружи, мерзкие и гадкие внутри. Что мне стоит, например, по утрам, когда поезд метро с грохотом приближается к платформе, вытянуть свой пальчик с отполированным розово-жемчужным ноготком и подтолкнуть стоящего впереди худосочного мужичонку вниз, на рельсы? Или, скажем, подъезжаю я в своей машине к пешеходному переходу и вижу, как какая-то женщина вырастает на пути, толкая впереди себя детскую коляску. Что мне стоит надавить на газ? И что мне стоит, — зная о том, что мой братец является отцом одиннадцатилетней девочки, светловолосого плода девятимесячного разгула во время годового пребывания в Австралии, — взять, да и сказать маме, которая буквально жаждет стать бабушкой, что она может перестать так драматично оплакивать отсутствие у меня потомства, поскольку бабушкой она стала уже давно?
Сегодня утром я проснулась в ужасе от самой себя. Идиотка! Дура психованная! Пожалуйста, забудьте все, что я вчера наговорила. Похоже, совсем потеряла контроль над гормонами. Зато теперь они снова в норме, и я звоню маме: падаю в ноги, вымаливая прощение за то, что заставила ее поволноваться. Победитель милостив, особенно когда я сообщаю, что Мел, кажется, без ума от Тони.