— Понял он, правда, — передразнил он меня. — Ну и воняет.
Но я вони никакой не чувствовал. То ли это был привычный запах комнаты, то ли он себя накрутил, что труп непременно должен пахнуть. Усатый отобрал у меня телефон, и я пошел к выходу. Уходя, я видел, как он стучится в комнату, где жили проститутки.
Я вышел на улицу, дождь уже прекратился, но иногда еще редко сверкали молнии без грома. Недалеко была небольшая парковая зона, которая в темноте казалась просто лесом. Я пошел туда, чтобы запрятать. Я думал найти какое-то дупло, но эти надежды были не оправданы. Пришлось копать, но у меня ничего не было, я использовал палку в помощь. Земля была мокрая, руки все равно все были черные. Сложно было запомнить в темноте, где именно я запрятал, но в то же время я знал, что, когда мне понадобится, я перерою весь лес и найду. Кроме того, в темноте без фонарика с трудом можно было оценить, как выглядит мое захоронение, оставалось надеяться, что смерть алкоголика и наркомана с циррозом печени и желтыми белками глаз никто не будет расследовать активно.
Я отошел немного и наткнулся в темноте на парковую скамейку. Она была напрочь мокрая, и фонарь рядом с ней не горел. У меня еще было полно времени, я сел на нее, замочив джинсы, и закурил. Мои руки немного дрожали, но, может быть, виной был холод.
Потом я услышал, что среди деревьев кто-то ходит. Мне не стало страшно, даже если здесь уже были полицейские и они видели, что я прятал, сильно хуже мне не станет. Еще я подумал, а вдруг это Тиль? Он выйдет из-за дерева и скажет: пора?
Или этот тот парень с вороньим голосом.
Но это оказалась собака. Большая, бродячая, мокрая и отчетливо пахнущая псиной. Она выбежала прямо ко мне и остановилась напротив, смотря будто бы мне в глаза. Ее рот был приоткрыт, а язык вывален. Моя особая способность понимать эмоции животных была слаба, но я вдруг понял, что она перепугана и ей плохо, она, должно быть, была больна. Я протянул к ней руку, она не зарычала, обнюхала ее и легла рядом на землю. Ей хотелось моего участия, но я не мог понять, она искала защиты, или, может быть, ей было одиноко. Ведь собаки — социальные животные, значит, чувство одиночества должно быть им знакомо.
Она вдруг вскинула голову и завыла, протяжно и очень грустно. Я тоже запрокинул голову и завыл вместе с ней. Я тоже был болен, мне было страшно и грустно. Только в отличие от собаки я был мудаком, что тоже было страшно и грустно.
У-у-у-у.
Я ненавидел себя и жалел. Собаку вовсе не смутил мой вой, она продолжала, а я вторил ей. Дождь снова стал накрапывать, но на этот раз небольшой, как аэрозоль от моря. Однажды я гулял вдоль моря с мамой и чувствовал мелкие капельки от волн. Мама говорила, что мы не пойдем купаться в этот день, а мне хотелось прыгать на волнах, чтобы они с силой ударяли меня в спину и накрывали с головой.
Мы выли долго, собака замолкла только тогда, когда мой голос стал охрипать. Она тоже меня чувствовала. Я вспомнил, что у меня в кармане джинсов еще есть гематоген, он помялся и намок, но собаке это было по барабану. Я оторвал ей кусочек, а сам закурил.
Потом я вернулся и вызвал скорую помощь, с ней приехала и полиция. Они все долго ходили по комнате, потом фельдшеры забрали тело Тиля, а полиция осталась для разговора со мной. Они говорили со мной грубо и презрительно, но вроде бы ни в чем меня не подозревали. Было видно, что им совсем неохота работать ночью. Потом они обсуждали, отвезти ли меня в отдел, но затем пришли к выводу, что оставят меня. Они спросили, с кем можно связаться из списка контактом телефона Тиля, я назвал им имена его детей. Они долго пытались выяснить, кем я приходился Тилю, и я только путал их своими объяснениями. Потом они сказали мне самому связаться с родственниками Тиля, и я столкнулся с одной проблемой, когда они ушли. Моего старого телефона у меня больше не было, а в новом был только телефон Тиля и нескольких клиентов.
Меня охватила волна отчаяния. Я не мог справиться даже с таким простым делом, и вот о смерти Тиля придется сообщать его семье каким-то совершенно незнакомым людям, врачам или полицейским. И тогда мне пришла отличная идея, я решил написать им через социальные сети.
Мира не ответила и была онлайн много часов назад. Тогда я написал Касу, что было желаннее и стыднее всего. Он был в сети. Слова пришли в голову сразу, и вышли дурацкими.
«Даже если извиняться нет никакого смысла, я бы хотел извиниться. Но все слова про это сейчас будут абсолютно мимо. Твой папа умер. Прости. Мне нужно позвонить тебе и Мире, наверное. Мне очень жаль».
Я знал, что ему, должно быть, сейчас ужасно получить эту новость. Можно было сформулировать как-то более сочувственно, но я знал, что сейчас ему будет все равно на мои слова. То есть я так думал, потому что он отреагировал довольно неожиданно.