— Мне не с кем поделиться, — оправдывался Джо. — Мне надо с кем-то посоветоваться.
— Я вас понимаю.
— Вы тоже были со мной откровенны.
— Я знал, что вы поймете.
— Откуда вы знаете про Милену? От них?
— Они просили предупредить вас. Но я сделал это немного иначе. Я хотел, чтобы вы знали и про меня…
— Зачем?
— Чтобы вы остерегались меня.
— Вы что же… — Джо поискал подходящее выражение, — связаны с ними?
Карел промолчал.
— Как это получилось? Вы же крупный ученый.
— Ах, вам этого не понять. — Карел остановился, снял толстые очки, стал протирать их. Влажные глаза его близоруко уставились на Джо. — Я не знаю… Наверное, вы тоже должны информировать, судя по всему… — Он надел очки, морщась, покачал головой. — Невозможно жить. У меня мания… Мне всюду мерещатся ускользающие глаза, никто не смотрит прямо. Вы спрашиваете, как это получилось. Чтобы сделать мои работы, чтобы опубликовать их, чтобы выступить на Лондонской конференции… Понятно? Иначе бы не пустили. — Он взглянул в глаза Джо, спросил вызывающе: – Стоит того? А?
— Не знаю.
— Перед вами тоже могут такой вопрос поставить. Собственно, они уже поставили.
— Но как они могут заставить?
— Вы их не знаете. Я вам скажу честно: я боюсь. Разве вы не испугались?
— Я не верю! — заторопился Джо. — Это же социалистическая страна! У власти коммунисты!
— Позвольте поставить перед вами и такой вопрос. Вы верите партии и социалистическому строю? Вера не терпит вопросов. Вы должны поступать, как вам велят. Справедливо это или нет, не вам решать. Помните Книгу Иова?
— Но они не испытывают меня. Они лишают меня свободы. Неужели в Советском Союзе то же самое?
— Не думаю, — сказал Карел. — Это наша маленькая трусливая Чехия, мы всегда стараемся приспособиться. Знаете зачем? Сохраниться хотим. Выжить. Послушанием. Но это пройдет. Мы только что освободились от капитализма. У нас еще много внутренних врагов. Все же карающий меч органов необходим. Без него нельзя.
— Поэтому я должен отныне спать с вашим карающим мечом?
Карел усмехнулся.
— А я бы согласился. По крайней мере при мне был бы управляемый источник информации. Хуже нет, когда не знаешь, кто к тебе приставлен. Всех подозреваешь.
— Я не намерен соглашаться. Я не привык, чтобы со мной так обращались!
— Тихо, не кричите! А с вашими неграми в вашем Иоганнесбурге как обращаются?
— Но я приехал в страну социализма.
— Я завидую вашей непосредственности. Боюсь, что скоро вас укоротят. Посадят на привязь.
Перед глазами Джо возникла вялая усмешка председателя, и волна злости вновь накатила на него.
— Силенок не хватит у вашего Сланского!
— Не надо так, — печально сказал Голан. — Не забывайте, что меня будут расспрашивать. А что касается привязи, то не тот силен, кто посадит на нее, — сильна сама привязь.
К этому времени они уже сидели в пивной “У Томаша”, где все знали профессора и где у него был отдельный столик, и пили третью пару пива.
Профессор выглядел старше своих пятидесяти лет. Блестящую лысину окружали вспученные черно-седые волосы. У него был толстый нос, толстые губы, толстые уши. И сам он был как бы весь вспухший, красно-воспаленный. Он был некрасив и чувствовал свою некрасивость. Стеснялся женщин, они же относились к нему заботливо, как относятся к вдовцу. В отделе его уважали, хотя многих раздражала его слишком стремительная сообразительность. На семинарах рядом с ним многие чувствовали себя туповатыми. Жена у него умерла два года назад. Дети уехали в Германию. Он жил со старенькой теткой, бывшей баронессой Штольберг, которая уверяла, что ее нельзя назвать бывшей: нельзя же разжаловать овчарку и считать ее бывшей.
Голан много рассказывал о себе. В первый и последний раз они так посидели, и, может, потому, что это был единственный раз, Джо запомнил многие его высказывания. А может, эта как бы постпамять была связана с тем, что случилось позднее.
— Я урожденный идеалист. Мир слишком гармоничен, чтобы считать его результатом эволюции. Он не мог возникать постепенно, он – чудо, которого не достигнуть перебором проб и ошибок. Он появился внезапно и далее рос. Для нас, занятых наукой, всегда стоит вопрос: имеем ли мы право улучшать, поправлять природу? То есть совершенно ли творение Бога – Земля, космос, природа, человек? Как судить об этом нашему разуму, тоже сотворенному кем-то? Нам кажется, что человек несовершенен. Но разве мы знаем, для чего он предназначен природой? Мы тщимся исправлять природу, поправлять ее, вместо того чтобы постигать ее совершенство. Возьмите, к примеру, проблему электростатики. Как ее решает природа?..