Алёна глянула на часы и заметалась, закусив губу. Шкатулки, шкатулочки... Ну где? И серьги, тяжелые сложносочиненные подвески с крохотными бубенчиками! Это уже серьезно. Ни одна честная торговка – да что там, просто добропорядочная женщина – не покажется на улице без гремящих украшений. Всякий должен видеть, а главное, слышать еще издали, что идет добрая обывательница. Неслышно крадутся лишь серые кошки, самки с тысячей лиц, что выходят в сумерках на охоту за чужими душами.
Чертов браслет обнаружился в ванной, на полочке, где фен. Сама его туда и сунула, надраив заповедными остатками зубного порошка. Время неслось как угорелое, оно просто издевалось над Алёной. Каждая минутка отдавалась в ушах злорадным смешком. Когда наброшенная на шею тройная нитка бус ни с того ни с сего потекла к ногам хозяйки переливчатой струйкой, Алёна совсем уж было решила отказаться от своего гешефта. Решимость – дело хорошее, но элементарного здравого смысла тоже никто не отменял.
Дело решила фотография. Большущая, в нарядной рамке, настоящий портрет, на котором Алёна, сидя по грудь в полевых цветах, обеими руками обнимала за широченные шеи двух красавцев псов с мордами чемоданом, украшенными бородкой и пышнейшими бровями. А какие были доходяги, когда попали в приют! У Дюши судороги случались, думали, загибается зверь. Ничего, отходились, отъелись на Алёниных харчах. День выплаты опекаемым месячного довольствия неотвратимо приближался. А денег нет, и взять неоткуда. Только оттуда, с той стороны...
Нормальная девушка поступила бы просто – попросила денег у хахаля, и нет проблем. Впрочем, привлекательной современной девушке и просить бы не пришлось. У нее по определению должен иметься такой вариант, чтобы деньги на девушкиной карточке вообще не переводились. Иначе это никакой не вариант, а «отстой» – так говорили поголовно все Алёнины шестилетки, за что она их строго отчитывала. Те извинялись, но смотрели с удивлением. Наверное, строгая красивая «тетя-педагог» казалась им странной.
Не только им. И если бы только казалась! Тогда ей бы не пришлось шнырять в иномирье после любого пустячного проигрыша. Алёна и была странной. А нормальной и современной – нет, не была. Во-первых, как уже было сказано, хахаля нет. Да, честно говоря, и не было никогда. Так, заступали иногда путь какие-то проходные персонажи, чистый отстой, прости господи. Заступали, мешали обогнуть стороной и двинуться дальше в достойном одиночестве. Тут же, едва зацепившись, начинали капризничать, качать права, улучшать и исправлять. Внушать чувство вины из-за собственной отстраненной невозмутимости. Скандалить, терять лицо. Затягивать в страсти, как в трясину. Алёну то и дело вышибало куда-то в сторону, вовне, откуда она с болезненной неловкостью лицезрела трагифарс оскорбленного самолюбия и инфантильного эгоцентризма. Утомительно и стыдно.
Во-вторых, она не любила деньги и не стремилась их зарабатывать. Просто они были ей нужны. Но это же не любовь, а насущная необходимость. И деньги ее не любили, утекали куда-то, ни интеллект не помогал, ни внутренняя дисциплина. Бабушка-гуманитарий в грезах видела единственную внучку экономистом. Сотрудницей планового отдела какого-нибудь крупного предприятия или лучше НИИ. Гораздо лучше НИИ. Достойная профессия, достойная жизнь. Бабушка сама очень достойно проработала всю жизнь в НИИ чего-то там очень важного – да, важного, но только в том, другом мире, где не знали слова «логистика», но, странное дело, не обрекали на вымирание целые города из-за неумения состыковать деятельность заводов-смежников. Но когда Алёна окончила школу (разумеется, с медалью, как еще можно окончить школу, если тебя обожает энергичная подтянутая бабушка-перфекционистка!), плановые отделы вместе с институтами уже растворились в едкой кислоте современности. Внучка, впрочем, послушно отправилась на экономический факультет заслуженного инженерного вуза, выбранного как за респектабельность, так и за близость к дому. Ей было, в общем, все равно. Это бабушка деятельно устраивала ее судьбу, втискивая собственные мечты в безобразные пресс-формы реальной жизни. Алёне нравилась математика. Она с увлечением училась поначалу, а когда математика кончилась, доучивалась легко и скучно, по привычке все доводить до конца да из любви к бабушке.
Господи, как она любила ее, свою восхитительную, взбалмошную, летящую, как военный парусник над волнами, упрямую и давящую бабушку! Она бы все сделала, чтобы только задержать ее еще немного на этом свете. Собственно, она едва не прожила ради нее чужую жизнь.