Обри всё изменила.
Я не мог выбросить из головы свою чёртову сводную сестру.
Я взглянул на Джесс и пошёл к своим вещам, вытерся полотенцем, выпил воды и переоделся. Само собой, это всё снимали камеры, потому что они для этого и находились в доме. Но почему-то они меня раздражали, и мне хотелось хотя бы одну гребаную секунду перевести дыхание не притворяясь, что я не испытываю мучительную боль каждую секунду.
— Джесс, ты не возражаешь?
— О чём ты, Линкольн?
Я посмотрел на неё.
— Я спросил, ты не возражаешь оставить меня одного ненадолго?
Она вскинула голову.
— В чём дело?
— Я устал. Просто хочу побыть недолго без камер.
Я знал, что мне просто следовало замолчать и не обращать на них внимания. Я знал, что они, скорее всего, вырежут это или выставят как мои эмоциональные переживания и внутреннюю борьбу. Но не мог ничего с собой поделать. Я человек, и мне свойственны человеческие чувства. Я был раздражён. В конце концов, я же не отказался от этого дерьма совсем.
— Это тоже должно быть в кадре, Линкольн.
— Знаю, просто дай мне несколько секунд.
Она вздохнула.
— Ладно, сделаем перерыв.
Я кивнул ей, когда команда выключила камеры и куда-то исчезла, наверно, чтобы покурить или заняться чем-нибудь ещё. Джесс осталась и подошла ко мне.
— В чём дело? Обычно ты спокойнее.
— Всё нормально. Просто плохой день.
Она нахмурилась и подошла ближе.
— Я могу чём-нибудь помочь?
Я приподнял бровь. Этот тон я слышал множество раз от множества других женщин и сразу распознал его. Это был тон «позволь мне трахнуть тебя и ты забудешь о боли», и, обычно, ответ был положительный.
Но у меня, в самом деле, не было настроения.
— Нет, я в порядке. Хочу принять душ. А после сам найду парней.
— Ладно. Уверен, что тебе не нужна помощь?
Я начал её рассматривать. Она призывно раскрыла губы. Хотя Джесс напыщенная и высокомерная, но, несомненно, красивая. Длинные чёрные волосы, блестящие голубые глаза, которые женщина скрывала за очками, и только слегка приоткрытая ложбинка. Но всё это не производило на меня впечатления.
— Абсолютно.
Я поковылял из комнаты так быстро, как только мог, даже не потрудившись оглянуться на неё.
У меня в запасе было минут пятнадцать, в лучшем случае двадцать. Я поднялся наверх, потеряв несколько минут на лестнице, и пошёл по длинному залу к дальнему концу второго этажа. Открыл самую крайнюю дверь слева и вошёл в комнату.
Она была практически пуста, с паркетным полом и кабинетным роялем, который стоял в самом центре. Когда-то давно, это, наверно, была музыкальная и танцевальная комната, но, видимо, ей больше не пользовались в этих целях. Я присел на скамью возле рояля, открыл крышку и начал играть.
Мне заметно полегчало. После несчастного случая только музыка помогала мне успокоиться. Музыка и выбивание дури из пинбольных автоматов, которые стояли внизу. Я не лучший музыкант на свете, но в детстве брал уроки и возобновил их, когда несколько месяцев жил в Хельсинки. Там у меня был друг, очень талантливый альпинист, который также давал уроки игры на рояле, чтобы подработать. Он многому меня научил, по крайней мере, я стал уверенным в своих силах настолько, что мог играть перед публикой.
Но в тот момент я никого не хотел видеть. Всё, что мне было нужно — это музыка, льющаяся из-под клавиш, темп и нойз, мои ноги, нажимающие на педали, несмотря на боль.
Это было моё утешение, и я тщательно скрывал его от камер. Я не мог себе представить, чтобы эти два мира смешались. Они засекли меня, когда я играл в пинбол, но я не собирался позволить им засечь меня за игрой на рояле.
Когда я закончил играть простой концерт, которому меня научил Сорен, дверь с треском распахнулась. Я сразу остановился и развернулся.
— Линкольн?
Прямо в дверном проёме стояла Обри с влажными после душа волосами. На ней был обтягивающий чёрный топ на бретельках и короткие джинсовые шорты, и я мог видеть лямку лифчика, выглядывающего из-под топа. Чёрного кружевного лифчика. Я чувствовал, как напрягался мой член, когда я представил её только в чёрном лифчике и таких же трусиках.
— Привет, Бри, детка, — сказал я.
— Что ты делаешь?
— Мастурбирую.
Она скорчила гримасу.
— Какая гадость.
Я пожал плечами.
— Ты сама спросила.
— Ну, серьезно, это ты играл?