До аула Кобанлы оставалось часа два езды. Остановились в балке, чтобы дождаться ночи.
Страшно томительны были эти часы! Наконец солнце ушло за горы, но скоро его место на небосклоне заняла луна, залила степь бледно-голубым светом, и все было видно почти как днем.
— Да поможет нам аллах! — сказал Мухажир.
Всадники тронулись.
Бекболату не составило большого труда отыскать табун. Он пасся в лощине, недалеко от реки Кубани. Небольшой степной балкой, поросшей кустарником и редкими деревьями, они выехали к реке. Остановились. Чистокровки паслись совсем близко. Слышалось их пофыркивание. Вдали на холме горел небольшой костер. Около него сидел табунщик, ходил оседланный конь.
Бекболат огляделся, сказал:
— Азиз! Мы с Мухажиром будем отбивать коней, а ты следи за табунщиком. Если погонится, предупреди выстрелом вверх… Слышишь? Вверх!
— Ладно! — неохотно отозвался Азиз, снимая с плеча карабин.
Бекболат и Мухажир вылетели на лощину и стали отрезать косяк чистокровок голов в пятнадцать. Они уже почти отбили его, как послышался голос табунщика:
— Стой!.. Стойте, проклятые!..
Бекболат на всем скаку осадил коня: голос показался ему знакомым. Едва он повернул Белокопытого, как раздался выстрел. Показался Азиз. За ним гнался табунщик. Но, проскакав шагов двести, он свалился с седла. Бекболат рванул Белокопытого…
Он соскочил с коня, склонился над табунщиком: Амурби! Глаза закрыты, в руке намертво зажата кама.
Бекболат опустился на колено, приподнял товарища.
— Амурби! Амурби! — окликал он друга. — Амурби, это я, Болат!.. Ты слышишь меня, Амурби?
Амурби не отвечал, голова его безжизненно запрокинулась.
— Убил!.. Убил, проклятый Азиз! — простонал Бекболат. Он опустил Амурби на землю.
Из оцепенения его вывел конский топот. Три всадника во весь опор спускались с взгорья в лощину. «Соседние табунщики!»
— Прощай, Амурби! — крикнул он и вскочил в седло.
Белокопытый был резвый и выносливый конь, настоящий конь абрека, и Бекболат скоро ушел от погони. Впереди уже слышался перестук копыт угоняемого косяка чистокровок. Еще несколько минут, и он догнал бы его, Но Бекболат придержал коня, поехал шагом. Перед глазами неотступно стоял Амурби: запрокинутая с закрытыми глазами голова, повисшие плетью руки…
Он свернул в ту самую балку, где они останавливались перед налетом в ожидании наступления ночи, разнуздал коня и вдруг почувствовал такую усталость, словно он неделю не слезал с седла. Опустился на камень, стиснул ладонями голову…
Луна уже скатывалась к горизонту, скоро будет светать. Что же делать? Догонять Мухажира и Азиза? Теперь они ушли уже далеко. Возвращаться в стан? Но что скажет тамада? «Почему отстал? Почему не с Мухажиром?..» А главное — снова волчья жизнь: набеги, грабежи, кровь.
Перед ним опять встает Амурби с запрокинутой головой, с безжизненно повисшими руками… Нет, нет, нет! Ни за что!
Но куда же идти? И счастливая мысль осенила его: «В Белоярск! К дяде Маметали!.. Недели две погощу, а там будет видно».
Занималась заря, светлели дали и уже отчетливо вырисовывались вершины гор, когда он выбрался из балки и направил Белокопытого на дорогу, ведущую в Белоярск.
Часть вторая
КРУТОЙ ПОВОРОТ
Огибая горы, дорога вывела Бекболата на степные просторы.
Скоро впереди засверкала под лучами солнца река. За ней виднелось большое селение… Белоярск! Хотя Бекболат никогда не был в этом степном городке, но, по рассказам Маметали, он сразу узнал его.
По эту сторону реки расположились какие-то строения, дымилась высокая труба. Стояли грязно-серые штабеля немытой шерсти. Бекболат догадался, что это и есть та шерстомойная фабрика, на которой работает его дядя.
Бекболат направил коня прямо к фабрике. Остановился у ворот. Спешился. Привязал Белокопытого к забору. У калитки, попыхивая глиняной трубочкой, сидел старичок сторож.
Бекболат обратился к нему на ломаном русском языке:
— Акай! Маметали Капланов куда служит? Ваша знает?
Старичок приложил к уху ладонь:
— Ась? Что сказал?
— Моя хочет дядя Маметали! Понимаешь, Маметали, дядя? — старательно повторил Бекболат.