Дед с нетерпением ждал гонорара. Но ведь Америка далеко, к тому же страна капиталистическая, и не так-то просто издать там книгу. Самые разные истории выдумывали мы, чтобы заставить старика спокойно ждать. Уговорили его писать воспоминания о детстве сына. Это его очень обрадовало, и он вновь взялся за работу. Написал страниц двадцать. Даже прочел их нам, но потом заболел… И скончался летом 1928 года после двухмесячной тяжкой болезни. Он очень ждал возвращения сына. «Напишите ему, пускай приедет, а то ведь я болен. Хотел бы еще разок повидать его». Не знал он, бедняга (мы ведь прятали от него газеты), что сын пользуется сейчас гостеприимством венской полиции.
Так и не попал Бела Кун на похороны отца. Без него похоронили. Все венгерские политэмигранты пришли в крематорий. Выступали Бокани, Гамбургер, Мюллер и другие. Большинства тоже нет в живых. Гамбургера еще Бела Кун похоронил в 1936 году. А остальные: Янчик Богар, Диоши, Кечкеш, Карикаш тоже давно ушли в мир иной — кто так, кто эдак.
Единодушный протест рабочего класса и прогрессивной интеллигенции мира оказал свое воздействие. Австрийцы не посмели выдать Бела Куна хортистам.
Судебное заседание от 26 июня 1928 года я представлю выдержками из тех материалов процесса, которые печатались в журнале «Уй марциуш» за 1928 год.
После прочтения обвинительного заключения председатель суда спросил Бела Куна, признает ли он себя виновным.
БЕЛА КУН. Все, что я делал, я делал, исходя из принципов Коммунистического Интернационала и Коммунистической партии Венгрии. Я действовал в интересах борьбы за освобождение пролетариата. И обязан отчетом только своему рабочему классу. Виновным себя не считаю.
Председатель попросил Бела Куна связно изложить в свою защиту все, что он считает нужным.
БЕЛА КУН. Я буду стремиться к объективности. Думаю, что здесь нет смысла характеризовать руководителей венгерской политики. Я хочу правильно осветить только те факты, которые относятся ко мне, и обрисовать политические взаимосвязи. Чтобы в ходе процесса не возникало недоразумений, мне хочется сразу установить, что это политический процесс. В обвинительном заключении прокурор обвиняет меня в ряде преступлений, однако не отрицает, что действовал я из политических соображений, преследовал своей деятельностью политические цели, поступал как член Компартии Венгрии, как член секции Коминтерна. Потому-то и должен я объяснить свои поступки политически. Далее, я должен сказать, что этот политический процесс больше всего напоминает процессы над ведьмами. Выкопали из прошлого параграф, причем параграф, рожденный в эпоху Кауница и Меттерниха и уходящий корнями в историю венгерской контрреволюции. Этот параграф применяли не только к итальянским карбонариям, но и к венгерским якобинцам, когда Габсбурги в согласии с господствующими классами Венгрии заключили их в тюрьму. Второй раз этот параграф применялся к Лайошу Кошуту в 1852 году после подавления венгерской революции. Теперь его применяют вовсе не ко мне, а к Компартии Венгрии, одной из старейших секций Коминтерна. О том, что это политический процесс и что он больше всего напоминает средневековые судилища над ведьмами, свидетельствуют два факта. Первый, что нарушили замогильный сон этого параграфа, который уже пятьдесят лет был предан забвению; и второй, что в моем деле лежит газетная статья, взывающая к ста двадцати тысячам мертвецов, которые все якобы требуют, чтобы меня выдали венгерскому правительству.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вопрос о выдаче вас не имеет никакого отношения к процессу.
БЕЛА КУН. Я и не стану касаться его. Просто скажу, что упомянутая газетная статья свидетельствует о том, какая безумная травля ведется против меня в буржуазной и социал-демократической печати. В этой газете приводится также заявление Мак-Дональда…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я запрещаю обращаться к газетам.
БЕЛА КУН. Предлагаю вашему вниманию статью из венского «Арбайтер цейтунг», которая собрала в одну корзинку и процесс Куна и какую-то историю о венских привидениях.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ближе к делу.
БЕЛА КУН. Я хочу только сказать…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не отвлекайтесь!
БЕЛА КУН. Это средневековое судилище…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не смейте говорить: средневековое судилище!
БЕЛА КУН. Перехожу к истории следствия. Моим защитникам не позволили даже заглянуть в материалы обвинения. Шесть тюремщиков провожали меня каждый раз на беседу с защитниками. На этом судилище ведьм применяются самые современные орудия международной контрреволюции. Здесь фальсифицировали перевод дела…
ПРОКУРОР, Это наглость говорить о фальсификации.
Адвокат протестует против грубости прокурора.
БЕЛА КУН. Реагировать на слова обвинителя мне запрещает классовое достоинство. Как я уже сказал, этот политический процесс не висит где-то в воздухе, а имеет политические и общественные взаимосвязи. Я хочу показать, зачем было нужно прибегнуть к фальсификации. В одном письме я написал, что французские выборы не приводят меня в восторг. На немецкий язык это перевели так: «Французские выборы меня очень утомили». И, основываясь на этой фальсифицированной фразе, французский политик де Монзи поместил статью в немецкой газете, в которой утверждал: «Бела Куц развил грандиозную деятельность. Ведь он руководил французскими выборами, но за это отвечает уже Советское правительство».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это не относится к делу, я не разрешаю касаться международной политики.
БЕЛА КУН. Хорошо, я буду учитывать кредитоспособность австрийского правительства.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы сию минуту будете наказаны,
БЕЛА КУН. Я попытаюсь внести кое-какую логику в обвинительное заключение и осветить свои поступки.
Я различаю здесь пять вопросов:
1. Почему я приехал в Вену и законно ли обвинять меня в том, будто я вернулся тайно?
2. Почему я прописался под чужой фамилией? Кстати, в этом я готов немедленно сознаться.
3. Создал ли я в Вене «иностранное тайное сообщество»?
4. Устраивал ли заседания этого сообщества?
5. Установил ли связь между действующим здесь тайным сообществом и тайными обществами за границей?
Касаясь первого вопроса, надо заметить: я приехал в Вену для того, чтобы бороться против эксплуатации и угнетения венгерского рабочего класса. Говорить нечего, борюсь я и против политики габсбургской реставрации, борюсь за создание рабоче-крестьянского правительства в Венгрии, за восьмичасовой рабочий день, который существует уже в Советской России. Говорить нечего, я приехал в Вену для того, чтобы бороться за конфискацию крупных поместий в Венгрии и за раздел земли. Я должен рассказать еще о том, почему именно сейчас приехал в Вену. Мне прислали письмо, к которому были приложены различные записи о тайном соглашении, которое заключила Венгрия с Италией, причем с конкретными ссылками на различные планы. Венгерский генштаб намерен…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я не позволю обсуждать намерения венгерского генерального штаба!
БЕЛА КУН. Империалистическая война, которая готовится против Советской России…
Решением суда Бела Куну запрещается говорить об этом.
БЕЛА КУН. Итак, политически обосновывать свои действия я не могу, ибо суд запрещает мне. Перехожу к обвинению в тайном приезде. Когда в 1920 году при социал-демократическом министре внутренних дел Эльдерше меня выслали из Австрии, я не имел возможности даже переговорить с моим защитником и вынужден был попросту оставить ему записку с просьбой, чтобы он опротестовал мою высылку из Австрии. Записку я написал лишь потому, что в ту пору в Австрии у руля правления стояли социал-демократы и я должен был предположить, что демократическое правительство будет стоять за предоставление права убежища политическим эмигрантам. От моего адвоката я не получил извещения о том, что моя высылка подтверждена законно. Таким образом, я мог вернуться в Вену, будучи убежденным, что выслан был незаконно. А почему прописался под чужой фамилией? Господа уже заметили, наверное, что я не таюсь. Сказал же, что меня избрали членом Центрального Комитета Коммунистической партии Венгрии, сказал и о том, что прописался под чужой фамилией. А сделал это, отлично зная, что меня преследует не только австрийская полиция. Помню, когда в 1920 году я стоял под защитой венской полиции, и меня, и мою жену, и ребенка. отравили.