ПРОКУРОР. Только пытались!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да ведь вы и сейчас живы!
БЕЛА КУН. И буду жить до тех самых пор, пока в Венгрии опять не победит Советская власть. Что говорить: отравление было несмертельным. Я проглотил «только» немножко атропина, а отравитель получил два месяца. Я подумал так: два месяца за покушение на мою жизнь, это совсем немного, и предпочел поэтому прописаться под чужим именем. Но ведь так же поступала и венская полиция; в 1920 году она сама переправила меня через границу под псевдонимом Ягера, да и теперь в тюрьме меня зарегистрировали не как Бела Куна, а как Михая Сабо. И когда я спросил, зачем столько часовых у моих дверей, ведь я не колдун и сквозь железную дверь удрать не могу, мне сказали, что опасаются покушения со стороны венгерцев. Как видите, и у меня были основания прописываться не под своей фамилией.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Еще проще было бы вовсе не приезжать в Вену.
БЕЛА КУН. В Вену я приехал потому, что пока мне нельзя было работать в Будапеште. Третий вопрос — вопрос о тайном сообществе. Коммунистическая партия Венгрии — тайная организация. Но это вовсе не значит, что ее надо держать в секрете и от венской полиции. Я не знал до сих пор, что венская и будапештская полиции идентичны. Я думал, что есть такие вещи, о которых венская полиция может знать, хотя от будапештской их надо скрывать. Что касается вопроса, знают ли венские власти о Коммунистической партии Венгрии, я должен ответить на него так: книги, которые лежат здесь на столе, все напечатаны в Вене, открыто вышли в издании ЦК КПВ. Но это лишь одна пятая того, что издано в Вене за последние три года. Здесь же выходила и газета «Пролетар», здесь выходил журнал «Уй марциуш», официальный орган Компартии Венгрии. Так кто же посмеет утверждать после этого, что деятельность КПВ скрывалась в Вене? В 1921 году в «Пролетаре» открыто было написано, что учреждена венская группа КПВ. Начиная с 1925 года в Вене совершенно легально выходит «Уй марциуш», печатая все воззвания Центрального Комитета КПВ. Компартия Венгрии, как политическая партия, не обязана была представляться властям и тем менее была обязана посвящать полицейских чиновников в свои интимные дела… Прежде весь Центральный Комитет находился за границей, а теперь только часть его. Иначе говоря, руководители партии жили в Вене, в Москве, в Берлине, в Париже, потому что политические беженцы вынуждены жить вразброс. Члены ЦК, живущие за границей, выступают открыто, пусть даже не приглашая на свои заседания полицию. Органы печати выходят тоже легально^ и не мы виноваты в том, что прокурор, не желая затруднять себя, оставил без внимания те обязательные экземпляры, которые мы всегда представляем властям.
Затем Бела Кун объяснил, какая разница между тайным сообществом и нелегальной партией. Но председатель перебивал его на каждом втором слове, грубо обрывал и делал все для того, чтобы помешать ему говорить.
БЕЛА КУН. Я должен установить, что мне все время мешают защищаться…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нас вовсе не интересует, что вы устанавливаете.
БЕЛА КУН. Я не защищаюсь перед классовым врагом. Я хотел только обратить внимание на то, что этот процесс имеет и специально австрийское значение. Он направлен не только против Венгерской, но и против Австрийской коммунистической партии.
Председатель лишает слова Бела Куна и хочет перейти к вопросам, но Бела Кун заявляет, что не намерен отвечать на вопросы председателя. И на самом деле впредь отвечает только на вопросы защитника.
ЗАЩИТНИК. С какого времени существует Центральный Комитет?
БЕЛА КУН. С 1919-го. По сути дела, он был создан уже в 1918 году, но так как мы совершили ошибку, объединившись с социал-демократами, которые предали пролетарскую диктатуру, то те руководящие товарищи, которые остались верны революции, в день падения Советской власти вновь создали Центральный Комитет. Загранбюро существует только с 1924 года.
ПРОКУРОР. Когда состоялось последнее заседание Загранбюро?
БЕЛА КУН. Не буду отвечать.
ПРОКУРОР. В Берлине тоже состоялось одно заседание?
БЕЛА КУН. Не (Гуду отвечать.
ПРОКУРОР. А в Вене вы хотели созвать конгресс?
БЕЛА КУН. Это внутрипартийное дело, не касающееся суда.
Последние аккорды процесса звучали так:
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (поднимается с места). Суд удаляется. БЕЛА КУН. Позвольте, но тут есть и обвиняемые…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (садится опять). Стало быть, вы просите слова?
БЕЛА КУН. Да. На протяжении всего процесса я чувствовал себя в общем совсем лишним. Но уж если я обвиняемый, так имею, очевидно, право на последнее слово. Меня обвиняют в том, будто я член тайного сообщества, хотя на самом деле речь идет о партии, но мне не разрешили сказать, почему эта партия вынуждена оставаться в подполье. О причинах и взаимосвязях процесса мне тоже не позволили говорить. Я хотел не защищаться, а только осветить все дело. Но я везде натыкался на шлагбаумы. Быть может, сейчас мне дозволят сказать, что я считаю этот процесс серьезным этапом в классовой борьбе венгерского и австрийского пролетариата. Но у этого процесса есть и более глубокий смысл. Те, кто думает, что этот процесс попросту результат заявления канцлера Зайпеля о том, что дело Бела Куна нельзя превратить в пустяк, движутся только по поверхности.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ближе к делу, иначе я удалю публику.
БЕЛА КУН. Прежде чем вы лишите меня слова, а это непременно произойдет, я должен заявить, что сей процесс есть шаг к фашизации Австрии…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ- Если вы будете продолжать в таком духе, я лишу вас слова!
БЕЛА КУН. Выкопали параграф, чтобы можно было в Австрии и без чрезвычайного положения объявить оное. Ибо австрийское правительство еще не в том состоянии, чтобы ввести чрезвычайное положение на законных основаниях.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы лишены слова.
Суд удаляется, и полчаса спустя оглашается заранее заготовленный приговор.
По окончании процесса Советское правительство попросило выдать ему Бела Куна. Австрийское правительство согласилось. Но Австрия и австрийская СДП были заинтересованы в том, чтобы его поездка в Россию проходила в величайшей тайне.
Вот как описывает эту поездку немецкий коммунист Гуго Эберлейн, который в то время был депутатом немецкого парламента:
«Тюремное заключение товарища Бела Куна закончилось 27 июля в шесть часов вечера. Но уже рано утром вокруг здания суда собралось несколько сот человек, о которых буржуазная печать утверждала, разумеется, что это коммунисты. Я и сам пришел туда и беседовал с ними. Это были венгерские и австрийские фашисты, которые собрались устроить покушение на товарища Бела Куна. Такое же отребье собралось потом и в Пассау.
Товарищ Бела Кун покинул венский вокзал только в 11 часов 10 минут вечера. Мы потребовали, чтобы нам разрешили проводить его до самой австрийской границы, но австрийское правительство не удовлетворило нашу просьбу, не разрешило сопровождать Бела Куна даже его защитнику. Более того, правительства Австрии, Чехословакии и Германии потребовали и того, чтобы Бела Кун нанял себе отдельный вагон.
Перед отходом поезда вокзал наполнился пшиками. Эти омерзительные личности так «незаметно» облепили весь вокзал, что их уже издали можно было признать. Товарища Бела Куна привезли за три минуты до отхода поезда. Приехало с ним десять сыщиков. Сопровождать его должны были двенадцать. Все окна вагона таинственно занавесили. Мы сели в соседний вагон и на каждой станции наблюдали за тем, чтобы никто не мог напасть на товарища Бела Куна.
Так началась эта поездка, между сотнями агентов тайной полиции, которые шпалерами выстроились вдоль всей дороги. На каждой станции, которую мы проезжали, стаяло по 5–8 шпиков и по нескольку высокопоставленных полицейских чинов. На чехословацкой границе шесть австрийских шпиков сошли с поезда, их место заняли восемь чешских. Наконец, в четыре часа утра мы прибыли на немецкую границу. Там сели в поезд немецкие шпики. Однако здесь нам удалось уже поговорить с товарищем Бела Куном. В Кантрицинне наши вагоны поставили на запасный путь. Там мы простояли три часа. Шпики так и порхали вокруг нас. Вошли было и к нам в вагон, но нам удалось их так разозлить, что они сами вылезли. В Штеттин мы приехали в субботу, в шесть часов вечера. Бела Куна вывели с вокзала каким-то обходным путем. Сопровождало его пятеро полицейских.