— Теперь ты кушать, бунтовщик.
— Лучше, чтоб ты сейчас покушать, бунтовщик, — сказал тот, что был меньше ростом.
— Мы очень корошие солдаты.
— Мы хорошо тебя кормить, бунтовщик.
— А потом идёт капитан Лабат и тебя вешать, э?
Маленький уставился на меня своими свиными глазками, блестевшими на его квадратном жирном лице, и провёл пальцем по горлу.
Итак, мне предстояло предстать перед Лабатом.
От ужаса лицо моё покрылось холодным потом.
— Хорошо, что ты кушать, парень, — сказал высокий. — Капитан Лабат, он много спрашивать, когда придёт, — ты хорошо кушать, да?
Я с трудом глотал овсянку и запивал её водой, делая вид, что не слушаю их. Я обдумывал положение. Дверь в подвал всё ещё была открыта, я видел свет, горевший за ней. Но гессенцы были рослые мужчины, прирождённые солдаты; в глубине души я знал, что мне не справиться с ними.
— Ты капитану Лабату правду сказать, э? — спросил солдат.
— Да, — отвечал я, чтобы он оставил меня в покое.
— Ты говорить ему правду, всё хорошо. Ты говорить ему ложь, и он тебя вздёрнуть, э?
Маленький показал жестами, как он себя вешает, — высунул язык и забил ногами.
— А может, тебе смоляной колпак?
Высокий сжал мне плечо и сказал:
— Ты очень молодой бунтовщик, ты говорить правду, и клясться твоя пресвятая дева, и капитан Лабат тебя отпустить, кто знает?
— Кто знает, — повторил другой, сжал кулак и с хохотом покрутил им в воздухе. — Но всё же я подготовлюсь, вдруг ему нужно…
Высокий пинком ноги захлопнул дверь и разразился гневной речью; вспыхнула ссора, чуть не перешедшая в драку. Я медленно, ложка за ложкой, ел овсянку. Сердце моё забилось ровнее, и я опять подумал, справлюсь ли с ними обоими, но ссора почти тотчас прекратилась. Высокий вышел; маленький взглянул на меня и злобно усмехнулся, потом пересёк погреб и уселся под окошком, не сводя с меня глаз. Он вытащил из кармана свёрток плотной обёрточной бумаги и начал тщательно мастерить из неё что-то, примеривая на свой лоб и важно кивая. Я бодро ему подмигнул, хотя внутри у меня всё сжалось от ужаса, а он в ответ злобно ощерился.
Это были настоящие отбросы человеческого общества, находиться с ним в одной комнате и то было отвратительно. Глядя на него, я думал о том, сколько людей кричали от боли в этих безжалостных руках, и понимают ли люди, занимающие высокие места, какие страдания они причинили беззащитному ирландскому крестьянину, дав волю этим варварам. Вдруг я увидел, что он пристегнул себе к поясу мою шпагу, — к зловещему шутовству ему хотелось прибавить ещё и оскорбление. Я пришёл в ярость. Теперь я знал, что его послали ко мне нарочно, чтобы запугать меня перед появлением Карла Лабата.
Кое-чего ему удалось достигнуть, но в одном я был всё же уверен.
Прежде чем они отправят меня на тот свет, я прихвачу с собой и его — во имя священной Ирландии.
Капитан Лабат прибыл в полдень, как сообщил мой страж.
— Сегодня он приехать из Клонтарфа, где он стоит. Завтра он приехать из Кинсейла — он здесь, он там, никто не видать, как он приехать, ни один человек не видать, как он уехать, даже я нет, а я гессенский солдат два года.
Судя по всему, сейчас мне предстояло его увидеть — с улицы доносился звон оружия и громкие команды.
— Сегодня он приехать специально для тебя, — прибавил мой страж.
За стеной раздались шаги солдат, дверь распахнулась. Мой страж вскочил и вытянулся. Я повернулся от окна.
И не поверил собственным глазам. Нет, этого не могло быть…
Передо мной в гессенском офицерском мундире стоял мсье Пуанкаре, друг моего отца; мсье Пуанкаре, член Французской Директории, капитан отважного «Руана», который следил за кораблями Нелсона в Милфорде, человек, который взял меня в засаду возле Фишгарда, чтобы спасти от своих же гессенцев!
Моё удивление сменилось весельем, я готов был расхохотаться.
А потом я почувствовал облегчение и возблагодарил небо за спасение.
Пуанкаре указал солдату на дверь, тот отдал честь и тут же вышел.
— Джон Риган, — прошептал Пуанкаре, — во имя твоего отца, прошу тебя верить мне. Карл Лабат мёртв. Я скачу за тобой от Уэксфорда…
— Так это были вы! — воскликнул я.
— Конечно, я! Ты не захотел доверить мне послание. Неужели ты думаешь, я поверю, что Французская Директория позволит семнадцатилетнему парнишке передагать изустно распоряжение, касающееся их флота?
— Французы высаживаются?