Он даже не доехал до Сталинграда. А мы, оставшиеся в живых, на другой день были на переправе через Волгу. Солнце, казалось, садилось в самое пекло Сталинграда, скрывалось в черных дымах, поднимающихся высоко в синее небо.
4
Небольшой катер с изрешеченной осколками палубной надстройкой упорно тащил баржу через Волгу. Широкая река кипела бурунами взрывов. С левого берега били наши тяжелые орудия. Снаряды со свистом проносились вверху; все сильнее грохотало за дымящимися развалинами. Стена из пыли, дыма и огня вздымалась на крутом берегу. Мы попрыгали с катера кто в воду, кто на изрытый прибрежный песок и с ходу бросились вверх по обрыву, в этот содрогающий душу грохот… От города остались стены и отдельные обгорелые дома. Клыками торчали уступы, грудились завалы из битого кирпича, щерились подвалы. Но вокруг все еще что-то горело.
В тот день немцы опять взяли железнодорожный вокзал, и нужно было его отбить в какой уж раз…
Мы с Димой не выпускали из виду своего отделенного, усатого сержанта, уже побывавшего в боях, и все делали, как он. Он перебегал, и мы за ним, он падал в воронку, и мы пахали носом землю. Внезапно вывернулся из-за углового дома танк, и сержант пристроился за ним, махнул нам рукой. С неба один за другим, и, казалось, только прямо на меня, пикировали самолеты, свистели, и тут же рвались бомбы, а я бежал ошалевший и угорелый. Но меня хватал за ноги сержант и валил на землю. Бомба рвалась, и я поднимал голову, сержант ругался и совал меня мордой в битый кирпич. Дима бежал чуть впереди меня и строчил из автомата, куда, и сам не знал. Просто перед собой, а я из своей «снайперки» тоже палил напропалую.
Но вот развалины расступились, и мы выскочили на площадь, заваленную танками, обгорелыми бронетранспортерами, перевернутыми пушками и раздавленными ящиками со снарядами. Окопы и воронки завалены трупами. Споткнувшись, я свалился в воронку прямо на разорванного пополам немца. Красновато-грязное месиво вместо ног и серое лицо с одним открытым глазом, уставившимся в чужое и страшное небо.
От вокзала немцы били из пушек прямой наводкой, за длинное станционное строение упал горящий самолет и со страшным грохотом взорвался. Мы пробирались между подбитыми танками. Я с трудом разлеплял воспаленные глаза, сдерживал дрожь в ногах и диким голосом кричал вместе со всеми: «А-а-а-а!» Из окон вокзала выползали черные щупальцы и неслись струи трассирующих пуль. Не заметили, как загорелся наш танк, бросились в окопчик прямо на немцев, но Дима успел дать по ним очередь. Перебравшись уже через мертвецов, мы оказались у стен вокзала. Сержант метко бросил гранату в окно, взобрался на наши плечи и перевалился внутрь. Он подстраховал нас, сразив пулеметчика. На втором этаже лежал молоденький немец, уткнув голову между стойками перил. Пулемет валялся рядом.
Из окна билетной кассы неистово бил пулемет по входу и прижимал бойцов, не давая им и головы поднять. Я приложился к «снайперке», на миг поймал в перекрестье подбородок немца и нажал на спусковой крючок. Пулемет умолк, и бойцы вскочили, закричали. Началась рукопашная. А мы отсекали подбегающих немцев. Но все новые и новые толпы солдат с двух сторон прибывали в вокзал.
Вдруг дверь позади нас с треском распахнулась, и показались немцы, но сержант будто ждал их, резко обернулся и длинной очередью полоснул и тут же бросил в дверь гранату. Взрыв, крики — и все… Вот это да! Ну и отделенный нам попался! А внизу бой выдыхался, немцы пятились, славяне все громче кричали…
На следующий день вокзал был полностью очищен. И была передышка. Мы отсыпались в подвале какого-то дома. Андрей и Петр с затаенной веселостью рассказывали, как схватились в рукопашную с фрицами. В первом же бою по одному немцу прикончили. Но вскоре веселость прошла, и задымили ребята самокрутками.
Бессчетное чередование дней и ночей, беспрерывные бомбежки, артиллерийский обстрел, атаки немцев и борьба за каждый дом, даже за каждый выступ…
Я потерял счет дням, перед глазами все время стояли развалины и черное от дыма и пыли небо. Мне стало казаться, что я родился солдатом в прожженной шинели и со «снайперкой» в руках. И не было у меня ни детства, ни юности. Но была же мама и еще была Инка… И лето было, и наша Красная балка, и прохладные омуты в ней были…