Женя прислушался. И ему показалось, что часы говорят: «Иди-иди-иди». Женя пошел.
На дворе тоже не было никого.
Никого, кроме собаки Курса, которая металась на цепи около своей конуры.
Курса увидал Женю и закричал. Сердито-сердито. Даже рявкнул.
Женя остановился, посмотрел на пса, удивился, зачем это он рычит на него, на Женю, когда вообще все так странно, никого нет. И когда всех, всех жалко и себя жалко. И Курса.
Женя задумался и взял пальчик в рот. Курса порычал еще немного и успокоился.
Оба — и собака и мальчик — глядели друг на друга удивленно. Женя хотел собаке сказать: «Маму мою увели люди, у которых в руках были ружья. А потом ушли все»… А собака хотела Жене ответить: «Люди тебя покинули, а я осталась с тобой, но помочь тебе не могу, потому что на цепи».
Женя хотел сказать, но не сказал, потому что ведь все равно собака не понимает по-человечьему.
Собака хотела сказать, но тоже не сказала, потому что Женя не знает по-собачьи и все ее слова считает рычанием или лаем.
Женя тронулся было к воротам, но собака завыла и стала рваться с цени.
«Не будешь лаять, тогда подойду», — подумал Женя про собаку. Собака будто поняла и замолчала.
Мальчик подошел к собаке и стал осматривать цепь, нельзя ли освободить собаку.
Курса старался лизнуть ему руку.
Цепь была крепкая. Своими пухленькими белыми ручками ничего не мог Женя сделать с цепью.
Погладил собаку, потом поцеловал ей переносицу и пошел.
Во всем существе Жени была какая-то большая решимость. Будто сразу он стал большим. И крепко задумался. Запала мысль ему в голову: «Найду маму».
Пыльная улица, широкая и длинная, распласталась на желтом зыбучем песке. Пустынно. Нет никого. А в синем просторном небе каркают вороны. Многие окна закрыты ставнями. Зловещие черные вороны в небо.
Женя направился в дом, который стоял наискосок, через улицу. Там жил бойкий мальчик Васька, с которым тетя Дуня даже запрещала водиться. Но зато этот мальчик знал про все. Он был как большой.
Вдруг Женя увидел, что навстречу ему, подпрыгивая, несется Васька — грязный, босой и веселый. Особенно весел, не как всегда.
— Идут! Идут! Идут! — кричал он, подстегивая сам себя по ляжкам тонким прутиком. — Идут, Женька. Идут, не ходи.
— Кто, солдаты идут? — спросил Женя.
— Нет, красные идут. Понимаешь? Большевики.
— А мама?
— Чья, твоя? Да ее увели казаки.
— Казаки?
— Ну да. То красные, а то казаки. Понял?
— Понял.
Ничего не понял Женя. Хотел спросить бойкого, неугомонного Ваську, но стеснялся. А самому горько, горько было. И в маленькой груди его сердце свернулось в комочек.
Из дома напротив вышел сапожник. Почесался. Перекрестился на восток. Сплюнул в канаву.
— А вы что тут, пострелы? — огрызнулся на ребятишек.
— Идут, дядя Митрич! — сказал Васька.
— Кто, красны-то? У-у, они, брат, те жару дадут.
— Митрич, — обратился к нему Женя, — ты не видал, куда мою маму увели?
— Не знаю, не видывал. А увели, слышь?
— Ну да.
— Смотри, брат, сиротой бы не остался!
— Как сирота?
— Так, без матери, стало быть. Больно уж она против офицеров тут говорила. Пожалуй, ей несдобровать.
У Жени к горлышку словно шарик подкатился. Давил на виски и хотел слезы выжать. Если бы заплакал Женя, то не унять бы его было, пока не явится мама, но Женя еще больше, чем плакать, хотел узнать, где мама.
Взял пальчик в рот, сделал немножко набок голову и пошел, пошел себе тихими, маленькими шажками куда-то вдоль улицы. И ничего не понимал. А шарик перекатывался то к сердцу, то к височкам, то к сердцу, то к височкам. Горестно, и плакать хотелось.
А все из-за того, что какие-то «красные» должны прийти в город.
«Какие же красные? Сапожник сказал, большевики. А все-таки зачем казаки маму увели?»
Навстречу ему, поднимая пыль, опять летел вприпрыжку Васька. На этот раз его лицо было серьезнее.
— Назад, назад! — кричал он еще издали, завидев Женю. — Назад!
— А что?
— Вот те и што! Там я видел — не скажу што.
— И я пойду, — сказал Женя.
— Сказано тебе — не ходи!
И Васька рванул шестилетнего мальчика за рукав.
— Заворачивай назад. Тебе нельзя смотреть.
— А чего там?
— Там? Не скажу!
Васька крепко вцепился в руку Жени и направлял его к дому.
— Ну, хоть скажи, на какую букву там?
— На букву, — заколебался Васька, которому тоже было не больше лет девяти. — На букву «мама», — выпалил он.
И оба замерли друг против друга.