Ему никто не ответил, потому что там никого не было. Готард сам себе ответил:
— Да!
— Можно и мне торопиться с вами: один я не умею, — сказал Готард. И опять сам себе ответил:
— Можно!
Нервно торопясь, он нетерпеливо раздвигал ветви деревьев и шел. Шел в чащу парка. Шел до тех пор, пока не вышел с противоположной стороны парка.
Какой волшебный парк Версаль!
На пути в Париж, качаясь в авто и ударяясь то и дело в мягкую спинку сиденья, Готард, как прежде, думал:
— Есть разные способы смерти… Впрочем, нет: смерть одна!
От упрямого сознания того, что Эвелина все-таки жива, что он, следовательно, не один, Готард получил возможность не только продолжать свою работу, но продолжать ее с удвоенной энергией. Он первый собрал вокруг себя группу тех министериабельных людей, которые стали осторожно, сначала в узкой прессе, а потом в разговорах подчеркивать опасность Англии и в особенности опасность, вытекающую из нефтяного соглашения. Многие эти люди, опасаясь Англии, потирали руки, говоря об Америке. Но Готард не питал больших надежд на установление прочно-хороших отношений и со страной, что лежит за океаном. Нет, Готард все чаще и все смелее проводил ту мысль, что Франции следует сделать все возможное, чтобы начать свою самостоятельную политику. Он утверждал, что пора обратить более серьезное и энергичное внимание на то огромное пространство, на ту северную, заселенную Сахару, которая раньше была известна под варяжским именем «Россия», а теперь, благодаря восстаниям, кровавой борьбе партий за власть, войне со своими прежними союзниками и кредиторами, — эта страна стала обозначаться какими-то инициалами.
Противником «восточной ориентации» Готарда был все тот же министериабельный человек с оловянными тяжелыми глазами, который теперь занимался русскими делами, направляя острие своей деятельности против правительства «Кремля».
— Стоит ли ориентироваться на «обреченных»? — возражал он Готарду.
— Для меня ясно одно, — утверждал Готард, — что в России, какими бы инициалами она теперь ни обозначалась, можно делать только и только российскую политику… Эта политика определяется крестьянином. Правительство Кремля тем сильнее, чем последовательнее оно будет опираться на свою новую буржуазию.
— Да, — возражал оппонент, — но, опираясь на нее, пока что оно превосходно и у нас и в других европейских странах ведет коммунистическую пропаганду, и нельзя сказать, чтобы без успеха.
— Ну, знаете ли, мало ли с кем и как мы боремся! Разверните-ка нашу историю. А меня вовсе не интересует, какое в России правительство. Меня не интересуют его принципы и намерения. Меня интересует то, что это государство занимает данное географическое положение, в силу которого эта страна наш желательный союзник. Разве мы, французы, мы, республиканцы и демократы, были хоть сколько-нибудь идеологами застеночного самодержавного царского правительства? Однако разве кто-нибудь даже из нас, из среды социалистов, возражал против союза с царским правительством? Мы объединились с деспотом. Отчего же нельзя объединиться на известной платформе с коммунистическим правительством? Впрочем, крикуны и тогда кричали: «Разве можно демократической республике быть союзницей самодержавного правительства?» Но мы их считали крикунами. А вас, которые не мыслят себе возможности говорить и сговориться с коммунистами, как вас прикажете называть?
— Политиками.
— Вчерашнего дня, — уязвил Готард.
Французы — любители споров, колких слов и остроумия. И поэтому очень чувствительны к той грани, когда резкость начинает переходить в грубость, острота в злословие, колкость в удар и спор в ссору. Готард почувствовал, что вот он на этой самой границе. Оппонент его, серые глаза которого от неприязни к Готарду помутнели, почувствовал то же самое. Они поспешили кончить свой спор. Кстати же и почва, которую они должны были прощупать взаимно для предстоящего большого обсуждения русского вопроса, была прозондирована вполне основательно.
Напряженная политическая работа, как занимательная партия игры в шахматы, отрезвляла настроение Готарда. Он стал реже писать письма в Тунис. Тем более что никакого ответа оттуда не получал. Теперь он начал в изобилии развешивать по стенам портреты Эвелины. Эти портреты, вытеснившие многие его карикатуры, шептали Готарду о том, что где-то все-таки живет она. Глядя на портреты или думая о ней, Готард убеждал себя в том, что все-таки она придет, непременно придет к нему. Он ее увидит. Он будет дышать ее атмосферой. Он услышит ее голос. Он просто с ней сейчас в разлуке. Почему же? О, здесь, вероятно, есть какая-то ошибка. Разлука с Эвелиной — результат ошибки в чем-то. Если это ошибка, то ее надо исправить. Всякую ошибку следует исправлять. Надо попросту начать поиски пропавшей, но где-то живущей жены. Надо разрешить это, как математическую задачу.