— Главное, чтоб у тебя были деньги. Деньги — свобода человеку. Все, что ни сделаешь, за все отвечают деньги. Ученых, братец мой, видел я много. Учат по-разному: одни говорят — Христос, другие — социализм, третьи еще какой-нибудь обман выдумывают, а по жизни-то главным выходит оно — золото. Золото — это все одно, что зубы дьявола, — перегрызть могут все. Знаешь ли, откуда еще оно, золото? Оно из ада. Не что иное, как железо, перекаленное в аду до желтого закала. Оттуда и выброшено оно.
— Ну, ну, продолжай, чего же задумался. Рассказывай — все одно, ведь я тебе не поверю.
— Не поверишь — сам узнаешь, а задумался я о том, как бы тебе передать, поученее чтоб вышло. Золото, значит, из ада выброшено, перекал железный.
— Да откуда ты это знаешь?
— Да оттуда, что ни одного доброго дела нельзя на золото сделать.
— Пожертвовать?
— Ха… тут крадут. А вот попробуй какое-нибудь зло учинить — сейчас, с полным удовольствием, сколько угодно. И еще я тебе скажу — золото томит.
— Должно быть, много его у тебя?
Золотой позеленел, скрестил руки на груди, наклонился смиренно и прошипел:
— Ищу, грешный мытарь, ищу. Хоть бы вот эстолький маленький мешочек найти. Не ел бы, не пил — все на него смотрел бы да потряхивал его бы!
— Подло!
— Раздольно!
И не могли эти два человека отстать один от другого и от слова до слова все больше и больше скручивались особенным чувством взаимного презрения, смешанного с ненавистью. Как две волны, набегая одна на другую, искали они разрешения в столкновении своем.
— Я докажу тебе, — говорил вновь пришедший, — что есть другая сила — человек. Весь, как он есть, с его грехами, с его слезами, с его бесконечным метанием к лучшему, с его идиотской привычкой смотреть на жизнь, на сегодня, как на что-то временное. И вот этот обыкновенный человек есть огромная сила, ибо в нем, как невидимый, но явно ощутимый клад, заложена свобода жизни, ее полное безначалие и поэтому счастье.
— Не золото?
— Нет, свобода.
— А где же она у тебя зарыта?
— Что, кто?
— Свобода-то?
— Вот здесь, — человек показал на сердце.
— Э-э, брат, плохо. Долго ли тут погубить все. Только этак снизу подбородка зажать — и кончился твой клад: человек и свобода. Золото — другое дело. Убей меня, на, убей, а коли не скажу — не найдешь. Я, стало быть, могу покойником быть в твоих руках, а золото мое, — мое и на том свете, золото — вещь, а долговечнее человека.
Сидели оба собеседника друг против друга: один на опрокинутом ведре, другой на грязном узле. И когда замолчали, почудилось пришедшему, будто ветром прижало его к стене. Рябое лицо нищего, его острые и холодные, как градины, глаза и топорщащиеся рыжие усы остановились на подбородке юноши и будто что-то читали. Рябой даже губами шамкал. В каморке было душно, и в тишине слышно было, как тараканы гуляли в щелях ободранных шпалер. Слова рябого-нищего все были илистые, тинистые, как камни со дна болота. Не говорил он их, а выворачивал с корнями. И в этом была сила нищенских слов.
— Кто научил тебя так говорить?
— Мой лиходей, лакей Канделябра. А впрочем, гость мой дорогой, на сей раз довольно. Мудрый человек лакей Канделябра. И мудрей его не было человека и не будет. Недаром на лице его не росло ни бороды, ни усов, как у скопца. Оттого, что все в ум уходило.
В этом месте Золотой слегка запнулся. Но вовремя кашлянул, сплюнул, закурил.
— А кто же такой Канделябра?
— Замечательный человек. Самый умный человек на свете — Канделябра. Всю жизнь ждал своего часа, всю жизнь. И вот, наконец, пришел его час, очень просто пришел. Однажды ночью явились чекисты делать обыск у его барина, у архитектора. Архитектор был одинок. Выскочил из постели и не знал, что делать. А в дверь стучали. Архитектор сунул Канделябре малый сверточек в руки.
— Спрячь, — сказал, — выручи, не забуду…
— Мне моя жизнь дороже, — ответил Канделябра, — я открою, а то они там дверь сломают…
— Мерзавец! Ведь ты отлично знаешь, что меня расстреляют…
— А я вам советую повеситься. Вот веревочка. Я помешкаю им отпирать…
Вошедшие чекисты нашли архитектора повесившимся. Канделябра им вручил сверточек барина.