Неребячья злость захлестнула меня. Я взглянул в упор на Торе-усача и сказал как можно спокойнее:
— В следующий раз, если вы не отпустите Донди в школу, учительница напишет на вас жалобу в райком партии и райком комсомола. Поняли?
Глаза Торе-усача сразу же округлились, стали как пиалы, а шея и щеки мгновенно покраснели. Он хотел что-то сказать, но не нашелся. Мне показалось, что он сейчас заклекочет как рассерженный индюк. Торе с шумом захлопнул калитку, едва не треснув ею меня по лбу. Я постоял еще минуту, пока не стихло шарканье шагов удалявшегося Торе, потом с силой пнул ненавистную калитку. За ней хрипло залаял Шер.
Я пошел вдоль высокого глиняного забора, которым был обнесен двор Торе-усача. Вдруг ветви урючины, росшей по ту сторону стены, закачались над самой моей головой и с них радужной пыльцой посыпался мне за шиворот снег. Я поднял голову и увидел Донди. Она держалась одной рукой за оледенелую ветку, другой уперлась в забор, засыпанный снегом. На ней не было платка. Искрились мелкими звездочками снежинки, запутавшиеся среди ее волос. А тонкие, жгутиком, косички сбегали по плечам. Ситцевое платьице трепетало от ветра.
— Донди, — сказал я, — ты простудишься! — и осекся, заметив, что левая щека у Донди распухла, а под глазом темнел синяк.
— Что с тобой, Донди? — спросил я, сжимая кулаки. — Кто тебя обидел, не Тахир ли?..
Она грустно улыбнулась и покачала головой.
— Дурды, узнай, пожалуйста, у Эджегыз, что нам задали… Я позанимаюсь дома.
— Я обязательно узнаю у Эджегыз все! Только как мне передать тебе?
— Постучи в мое окошко, я выйду сюда же…
— Конечно! Это самое удобное место для разговоров!
Донди уловила в моей интонации насмешку. Она сморщила брови и приготовилась спрыгнуть с дерева. Я поспешно заговорил, желая загладить свою вину:
— Донди, не сердись. Скажи, что все-таки с тобой случилось?
— Ничего особенного… Просто я рассказала отцу, какого мнения о нем аульчане. Упрашивала пойти на работу, какую дали… Отец очень рассердился, ударил меня… Теперь не хочет отпускать в школу, чтобы я не собирала дурных слухов о нем… — Голос у Донди дрожал, она чуть не плакала. — Только ты, пожалуйста, не говори никому в школе. Если отец дознается, что я тебе об этом рассказала, мне еще хуже попадет…
— Не бойся, Донди, не попадет! — сказал я. — Иди скорее домой, ты замерзла!
Донди кивнула и исчезла за забором. Урючина качнулась. Я услышал, как ухнул под ногами Донди сугроб, в который она спрыгнула.
Придя домой, я аккуратно переписал из дневника Эджегыз задания по всем предметам на листок бумаги и тут же побежал, чтобы засветло передать Донди.
На второй день во время перемены и вызвал из учительской Чары-мугаллима и поведал ему о незавидной участи Донди. У Донди был другой классный руководитель. Но Чары-мугаллим помрачнел и сказал, что постарается что-нибудь сделать. Я бессвязно и путая от смущения слова попросил учителя сделать так, чтобы отец Донди не подумал, будто она пожаловалась в школу. Чары-мугаллим понимающе улыбнулся и, похлопав меня по плечу, успокоил:
— Все будет в порядке.
Вечером наш завуч, Чары-мугаллим и классный руководитель Донди как бы ненароком зашли к Торе. Хозяин, увидев их, растерялся было, но тут же, спохватившись, притворно заулыбался, стал приглашать гостей в дом.
Усадив гостей на мягкие ковры в своей увешанной яркими сюзане комнате, Торе-усач велел жене готовить угощение. А пока пили крепко заваренный чай и разговаривали о житье-бытье, хозяин между делом не преминул пожаловаться на людскую несправедливость, из-за которой выпало на его голову столько испытаний.
Донди не показывалась. Наверно, отец приказал ей сидеть в своей комнате и не высовывать оттуда носа, пока гости не уйдут. Чары-мугаллим перевел разговор на школьные дела и вроде бы походя осведомился, почему Донди не ходит в школу. Торе-усач с елейной улыбкой ответствовал, что его дочка слаба здоровьем, что ей очень трудно дается наука, да и сама она, мол, не проявляет особого рвения к учебе, а он, благодушный отец, не хочет ее неволить. Завуч возразил ему, что девочка хорошо успевает по всем предметам и она вовсе не без способностей. Тогда Торе замялся, стал ссылаться на то, что приболела мать Донди и некому за ней, бедняжкой, ухаживать, кроме родной дочки. Чары-мугаллим заметил, что хозяйка дома, слава аллаху, уже оправилась, видно, от болезни, подала вот им чай и вроде бы неплохо выглядит.
Торе насупился, шумно задышал, выражая недовольство назойливостью гостей. Потом провел рукой по усам и, заулыбавшись, оглядел многозначительно каждого.