— Давайте говорить откровенно, — сказал он и, приложив руку к сердцу, слегка поклонился в сторону завуча. — Вот, к примеру, моя жена. Десять классов кончила. А что с того? Какая народу польза от ее грамоты, ответьте мне?.. Готовить умеет, уют в доме создать умеет, копейку сберечь может — вот и хорошо… И Донди, придет время, станет женой своего мужа. Дома, у своей матери, она большему научится, чтобы когда-нибудь стать настоящей хозяйкой…
Торе-усач разглагольствовал и словно не замечал, как мрачнеют лица гостей, как они недоуменно переглядываются, бросают на него, хозяина, осуждающие взгляды. Наконец завуч прервал разошедшегося Торе, хлопнув ладонью по его колену.
— Вот что, почтенный отец семейства, — сказал он, сдерживая негодование, — если Донди завтра же не явится в школу, дирекция подаст на вас в суд.
Торе запнулся, как только услышал про суд. — слова застряли в горле. Побледнел. Усы обвисли, будто побывали в пиале с чаем. Беспокойно заерзал на месте, прокашлялся, поглядел искоса на гостей, откровенно сожалея, что разоткровенничался с недостойными, сетуя про себя на непонятливость людей, их бесчувственность и неумение оценить душевное расположение к ним, правдивые слова. Но как бы там ни было, сейчас ему вовсе ни к чему сталкиваться с законом. Он покряхтел, тягостно вздохнул — эх-хе-хе-хе!.. — и сказал, вымученно посмеиваясь:
— Я что?… Я разве против? Донди всегда поступает как сама захочет. Она норовистая у нас, всегда сделает по-своему. Нынче что тертые бабы, что девушки пошли — ой-ей, в рот палец не клади!.. — И засмеялся, ударив себя по коленям.
Однако ни в ком его шутка не вызвала улыбки, и он, огорчившись, понурился.
Гости поднялись, угощения дожидаться не стали. Едва прикрыли за собой калитку, услышали, как в доме звякнула об пол, разлетелась вдребезги посуда. Это Торе-усач срывал зло, кричал, что теперь его даже на собственную дочь лишают прав. Еле слышно доносился из-за толстых стен голос Торе-усача. Откликаясь на голос хозяина, зычно залаял Шер, и Торе не стало слышно вовсе. Учителя переглянулись: «Чем все это закончится?..»
На следующий день Донди пришла в школу.
Прошло несколько лет после смерти отца. Что и говорить, промелькнули школьные годы будто один день. Перезабылись многие подробности тех месяцев, что, приходя на смену один другому, чередуя радости и печали, сложились в эти годы. Но не ошибусь, если скажу, что самая большая трудность выпала на мою долю, когда я уже закончил школу и пришла пора выбрать себе профессию. Я невольно растерялся, когда Байрам, положив мне руку на плечо, спросил:
— Ну кем же ты теперь, братишка, хочешь стать?
В школе я больше всего любил историю и литературу. Правда, были и другие предметы, которые мне нравились, но уже не в такой степени, как история и литература. А к некоторым урокам, если уж говорить откровенно, я вообще оставался равнодушен: меня даже нисколечко не волновало, если учитель ставил мне низкую оценку. И если бы не выговоры брата, не причитания матери и не насмешки острой на язычок Эджегыз, я бы, может, и вовсе не старался их исправлять.
Да, историю и литературу я любил. Даже учителя-гуманитарники казались мне добрее и симпатичнее, чем преподаватели, скажем, физики пли математики. Я так внимательно слушал всегда урок литературы, что мог сразу же после объяснения без запинки повторить материал от начала до конца.
Но многие мои одноклассники не могли нахвалиться, например, учителем математики. Они восторженно говорили о его эрудиции и справедливости. Может, так оно и было. Но мне этот тощий и длинный как жердь математик казался сложнее самих формул, старательно выводимых им на доске. А когда он то и дело вызывал меня и всякий раз твердил, что следует больше внимания уделять математике (следовательно, меньше литературе и истории), то для меня явно индивидуалистическая философия нашего учителя становилась даже менее понятной, чем следствие, вытекающее из закона Кулона, которого за все эти годы я так и не постиг. Говоря языком нашего учителя, темпы моего отставания в математике возрастали в геометрической прогрессии.
С химией у меня тоже сложились не лучшие отношения. Сам предмет я более или менее еще воспринимал. Но меня терпеть не мог учитель химии Давлетмурадов. Однажды в лаборатории я нечаянно пролил спирт и, чтобы учитель не заметил этого, долил в колбу воды. В тот день у Давлетмурадова не получился опыт, который он хотел во что бы то ни стало показать ученикам и где участвовала злополучная колба. Как ни старался, как ни выходил из себя Давлетмурадов, у него ничего не получилось. Неудачный эксперимент скомпрометировал перед классом не только науку химию, но и самого учителя Давлетмурадова. И вот чья-то сердобольная душа, видя растерянность и переживания нашего химика, не смогла, видно, сдержать накопившейся жалости. На перемене химик узнал про воду, налитую мной в колбу, и целый месяц не допускал меня на свой урок. Да и потом еще долгое время Давлетмурадов не мог простить мне падения своего престижа.