— Ну, я пойду, — сказала она тихо. — Такие-то дела, Дурдыхан…
Я молчал.
— Ты не находишь, что мне сказать?
Я молчал.
— Поезжай. Буду рада за тебя, если поступишь.
Донди взяла ведро и повернулась, чтобы уйти. Впервые в жизни я узнал, как бывает больно сердцу, бьющемуся, будто перепел в силке. Я решительно шагнул следом за ней, отобрал ведро, поставил на землю.
— Донди, ты закончила восьмилетку, — произнес я сдавленно, дрожащим голосом. — Едем в Ашхабад вместе. Ты поступишь в техникум…
— Отец наказал маме не выпускать меня на улицу. Он считает, что в таком возрасте уже не следует попадаться на глаза мужчинам. Думаешь, он отпустит меня в Ашхабад?.. Только и знает твердить: «Пора, моя Донди, позаботиться о будущем счастье. Я нашел для тебя батыра, с которым вы сможете продолжить и умножить наш род…» А третьего дня пожаловал к нам тот «батыр». Видела его. Председатель сельпо, родственник и начальник отца… Он и сейчас сидит у нас.
— Донди, как ты можешь об этом говорить так спокойно?..
— За эти дни наплакалась. Руки на себя чуть не наложила… А сейчас пусто внутри. Пусто. Все равно как-то…
— Не говори так, Донди! Уедем отсюда! Поступим учиться! Пусть только кто-нибудь попробует тебя обидеть там!..
— Языком косить сено не устанешь. А как жить буду? На стипендию?..
— Найдем выход. Свет не без добрых людей. Если бы Торе-усач не был твоим отцом, я бы убил его!
Донди настороженно нацелила в меня свои ресницы.
— Дурды, мне неприятно, когда о нем говорят плохо. Он все-таки отец мне. Видать, наша девичья судьба такая — исполнять волю родителей.
— Донди, — закричал я вне себя от ярости, — ты согласна выйти замуж?
— Моего согласия никто не спрашивал… Мне маму жалко. Она слабая и часто болеет. Она боится, что умрет, не повидав внучат. И я за нее боюсь…
— Твои отец и мать — два сапога пара!.. — От бессилия, от невозможности что-либо изменить у меня слезы навернулись на глаза и защипало в носу.
Донди с укоризной смотрела на меня.
— Ладно я пойду, — сказала она. — Дома заждались, наверно. Еще кто-нибудь спохватится да придет сюда. Горе мне будет, если увидят нас вместе…
Мне показалось, что, если Донди уйдет, я ее больше не увижу. Стань моя любовь водой в ведре Донди, я бы выпил ее одним духом всю до капельки. Но, увы, моя любовь — это сама Донди. Я не двигался, словно ноги приросли к земле. А она быстро уходила от меня, слегка изогнувшись вправо под тяжестью ведра, а левой рукой держась за подол. Я сорвался с места и побежал за ней.
— Донди, погоди! — крикнул я.
Мне было бы все равно, если бы даже на нас глядел сейчас весь аул. Я крепко обнял Донди и прижал к себе. Ведро выпало из ее рук, вода, расплескавшись, пролилась нам на ноги. Но я не слышал этого. Я почувствовал самим сердцем прикосновение двух упругих острых бугорков, которые то вздымались, то опускались в такт дыханию Донди. И все больше хмелел, покрывая поцелуями ее лоб, глаза, мокрые от слез щеки, губы. Она стояла, опустив руки, боясь шелохнуться.
— Милая, милая, милая… — шептал я. — Мы ведь живем не во времена Тахира и Зухры. Если мы захотим, никто не сможет разлучить нас. Если ты будешь падать в пропасть, я прыгну за тобой..
— Прыгать не надо, — проговорила Донди, обдав мою шею горячим дыханием. — Удержал бы..
И вдруг ее руки тесным колечком обвились вокруг моей шеи. Донди не укоряла меня, как прежде: «Ты что? Не надо. С ума сошел?..» А стояла притихшая, приникнув ко мне, прижавшись щекой к моей груди, будто слушала, как бьется мое сердце. Потом она обмотала своими косами мою шею и, игриво засмеявшись, спросила:
— Задушить тебя?
— Души, — согласился я.
— Нет, — сказала Донди. — Ты еще понадобишься Родине. Ей нужны способные литературоведы.
— Не смейся, пожалуйста, — сказал я, ни чуточки не обижаясь. Я впервые видел ее такой — улыбающейся и с глазами, полными слез.
— Ты мне будешь писать, правда?
— Буду! — пообещал я.
— Я еще ни от кого не получала писем. Как интересно! Твои письма будут первыми. Ты будешь писать мне про Ашхабад, про учебу, про своих новых друзей… Про столичных девушек.
— Конечно, конечно, — согласно кивал я.
Донди провела по моей щеке ладошкой, словно желала удостовериться, что я в самом деле существую, стою перед ней.
— Ладно, пойди набери воды. Проводишь меня до дому, — сказала она, тихонечко вздохнув.
Я опрометью кинулся к каналу и наполнил ведро. Она взяла меня за руку и не отпускала, пока мы не дошли до самых ворот. Я хотел передать ей ведро. Она с притворным удивлением выгнула дужкой брови и воскликнула неестественно громко: