— Что с тобой, мама? Ты болеешь, да? Почему мне не написали? Я бы приехал раньше…
— Не хотелось тебя беспокоить, сынок. Ведь ты сдавал экзамены…
— А что с тобой?
— Ничего страшного. Занемогла вот. Пройдет, — сухим хрипловатым голосом, гладя меня по голове и улыбаясь, говорила мама.
Эджегыз подложила ей под спину еще подушку, чтобы удобней было сидеть. Я опустился на краешек матраца и, не переставая, гладил мамину бледную руку, перебирал натруженные пальцы, ставшие тонкими и длинными от худобы.
— Ты, наверное, давно болеешь?
— Мама заболела скоро после твоего отъезда, — ответила за нее Эджегыз.
— Почему же ты мне не написала?
— Мама не велела.
— У меня ведь тогда не было экзаменов!
— Учеба — это ежедневный экзамен, сыпок, — сказала мама. Дышала она часто, с трудом. — Все думала, поправлюсь до твоего приезда. Да видишь, как обернулось…
Потемневшие и углубившиеся глаза мамы неестественно блестели. Наверно, от высокой температуры.
— А как твое здоровье, сынок?
— Крепок, как чинара.
— Слава богу. А учеба?
— Все экзамены сдал успешно. Всего одна четверка помешала, а то бы зачислили на повышенную стипендию.
— Молодец, сынок, — сказала мама грустно и поднесла к глазам уголок платка. — Жаль, отец не видит, каким ты стал. Как бы он теперь порадовался! Мечтал сделать из тебя ученого…
Мы помолчали, думая о нашем отце. Потом мама захотела встать.
— Ты, наверно, проголодался с дороги. Я приготовлю тебе твою любимую чорбу.
Мы с Эджегыз уговорили ее лежать.
— Я все приготовлю сама, — успокаивала ее сестренка, — а ты — вот спадет температура, тогда и встанешь. Переоденься пока…
— Ладно, — согласилась мама. — Мой сынок приехал, теперь я поправлюсь. А пока ты поухаживай за братом, доченька. Ведь он давно не ел ничего вкусного, домашнего.
Эджегыз достала из сундука сухое белье и подала маме. Затем пошла в летнюю кухню и начала стряпать.
— Спасибо твоей сестричке, — сказала мама. — Я и не заметила, как она подросла, стала умницей. Не отходит от меня. Говорю ей: «Иди поиграй с подружками, пойди на лужок, погуляй». Она — нет. После школы бежит домой… Байрам целыми днями на работе. Мы вдвоем с ней и коротаем время… Утром она мне растерла спину молодым подорожником — и сразу вроде бы лучше стало. Рука у нее легкая. Говорит: «Буду врачом». Бог даст, тоже пойдет учиться. Скорее бы мне только подняться на ноги, тогда и вам легче станет.
— Поднимешься, мама, скоро поднимешься.
Пока Эджегыз чистила картошку и морковь для чорбы, я достал из-под сундука топор и вышел во двор, чтобы наколоть дров. Сухие, жесткие ветки саксаула, скрюченные, словно жилы чудовища, кололись плохо. Да и движения мои стали неверными, острие топора не попадало в нужное место — надо же, разучился работать. Пришлось повозиться. Бросив у печки охапку нарубленных дров и удостоившись благодарного взгляда сестренки, я возвратился в комнату. Мама стояла у раскрытого шкафа с посудой и вытирала тряпицей пиалушки.
— Мама, зачем же ты поднялась? — испугался я.
— Сынок, ты же сам всегда говорил, что лучше твоей мамы никто не умеет заваривать кок-чай.
Пришла Эджегыз и стала растапливать плиту.
— Ты что делаешь? Зачем летом топить в комнате? — удивился я.
— Маме все время холодно, ее знобит. Мы раз в несколько дней топим, чтобы в доме не завелась сырость.
Вскоре чайник на плите весело зашумел, крышка на нем задребезжала, заплясала. Я вынул из шкафа наш пузатый фарфоровый чайник, которым мы обычно пользовались, когда приходили гости, и насыпал в него щепотку заварки. Но подошла мама и взяла чайник из моих рук.
— Посиди, сынок, отдохни с дороги. Позволь мне поухаживать за тобой. Я ведь так по тебе соскучилась.
Она высыпала на ладонь заварку из чайника, вынула бумажную пробку, которой был заткнут его носик, чтобы туда не заползали тараканы, ополоснула чайник кипятком внутри и снаружи, потом протерла мягкой белой тряпицей.
Такой уж была наша мама. Я не помню, чтобы у нас когда-нибудь накапливалась немытая посуда. Ведра с водой всегда были покрыты чистой марлей. Она и Эджегыз приучала к аккуратности.
Заваривание чая требовало особого умения, поэтому мама взялась за дело сама. И правда, я пил такой вкусный, ароматный чай только дома, когда его заваривала мама. И пиалушки расставлялись перед гостями лишь после того, как проходили через мамины руки. После этого можно было быть уверенным, что они стерильны.
Наконец мама постлала на кошме длинную полосатую скатерку, и мы сели по разные ее стороны.