— Только не учись работе у Торе-усача, — пошутил я.
— Я у него учусь, как не следует работать, — ответил Байрам.
Он вздохнул и долго молчал, задумавшись. Потом глухо проговорил:
— Сам видишь, братец, болеет наша мать тяжело. То работала — ни на минутку не присядет, бывало. И на тебе — неожиданно слегла…
Эджегыз, вытирая кулаком слезящиеся от дыма глаза, позвала из кухни:
— Идите ужинать. Я все уже приготовила. Сейчас принесу.
Я полил Байраму из ушата теплой воды. Он умывался, раздевшись до пояса, широко расставив ноги, чтобы не забрызгаться. Эджегыз подала ему свежее полотенце. Мы направились в дом.
Мама сидела на матраце в своем бордовом атласном платье, которое надевала только по праздникам. Голову повязала черным платком в желтых и голубых цветах. Я этот платок прислал ей из Ашхабада, когда получил первую стипендию.
Байрам, давно уже не видевший маму сидящей, радостно воскликнул:
— Ого, мама, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! Наверно, давно следовало вызвать Дурды, чтобы поднять тебя с постели. А мы, дурни, опытных врачей зовем.
Мама улыбнулась и ласково посмотрела на меня.
— Дурды-джан — мой младшенький сынок. Увидела, что он крылья отрастил, что крепко они его держат, — от радости и легче стало.
Чтобы не обидеть Эджегыз, я не подавал виду, что ем через силу. У меня исчез аппетит. И вообще я чувствовал себя неважно, будто мамина болезнь передалась мне. О если бы это было возможно! Я бы отобрал у мамы болезнь всю без остатка: ведь мой организм моложе и сильнее, я бы легче справился с недугом.
Выпив после ужина крепкого зеленого чая, Байрам сказал, что в правлении назначено собрание. И ушел.
Промелькнуло лето, будто один день. Приближался срок моего отъезда. Я перевиделся со всеми друзьями и знакомыми. Со всеми, кроме Донди. Нагулялся вволю по нашей степи, по садам. Чем меньше времени оставалось до конца каникул, тем больше не хотелось уезжать.
Каждый день кто-нибудь приходил проведать маму. Боясь утомить больную разговорами, гости сидели недолго. Успокаивали как могли: «Не падай духом, сестра. Все люди болеют. Побольше ешь, понравишься…» Но, уходя, едва ступив за порог, качали печально головой и вздыхали: «Помоги, аллах, подняться ей на ноги». Эти слова, будто лезвие ножа, резали по самому моему сердцу.
В последние дни я как потерянный бродил по аулу. Несколько раз заходил в нашу школу, где недавно закончили ремонт и классы терпко пахли свежей краской. Наведался в клуб, увешанный теми же плакатами, что висели еще при мне, теперь пожелтевшими. Иногда сидел в одиночестве на берегу канала и бросал в прозрачную зеленоватую воду мелкие камешки, наблюдал, как стайки мелких рыбешек стремительно атакуют их, пока они не лягут на дно. Осенью, когда проходит пора поливок и никто не мутит воду кетменями, наш канал становится особенно чистым — так и манит раздеться, броситься с разбегу. Но сейчас у меня не было охоты ни нырять, ни плавать. Издали доносились громкие крики и взвизгивания ребятни, вода с шумным плеском разлеталась тысячами жемчужин, пронизанных солнцем. А моим любимым местом стала прохладная тень под пожелтевшей ивой, где я однажды ждал Донди. Но и там я не задерживался подолгу. Где бы я ни был, что бы ни делал, меня всегда тянуло домой; казалось, что маме в этот миг может что-нибудь понадобиться…
А от маминого внимания не ускользала даже малейшая перемена во мне. Она замечала, что с приближением дня отъезда я становлюсь все задумчивее, раздражаюсь из-за пустяков. И когда осталось всего четыре дня до начала занятий, она легонько вздохнула и сказала, погладив меня по голове:
— Сынок, пора тебе собираться. Как бы ты не опоздал на учебу. А приедешь в следующий раз, застанешь меня совсем здоровой.
Мама опередила меня. Я хотел просить ее, чтобы разрешила мне вовсе не ехать. Но меня беспокоило, что мама расстроится, и поэтому я молчал. И вот мама сказала свое слово.
— Мама, я поеду, когда увижу, что ты совсем выздоровела, — нерешительно возразил я.
— Если ты опоздаешь к началу занятий, я буду волноваться. От этого мне станет хуже, сынок. Поезжай спокойно. За мной Эджегыз и Байрам присмотрят.
Я не перечил маме. Лишь бы она оставалась довольной, лишь бы не причинять ей беспокойства. К тому же в последние дни мама стала чувствовать себя значительно лучше. Она уже часто вставала с постели, ходила по комнате, стояла, приоткрыв дверь, прислонясь плечом к косяку, — дышала свежим воздухом.