На следующий день я стал готовиться к отъезду. Эджегыз с утра выстирала мое белье и выгладила. Байрам сегодня не пошел на работу. Он не поднимал на меня хмурого, задумчивого взгляда. Как старший, давал мне наставления. Мама сидела на матраце, подложив за спину две большие подушки. Она внимательно наблюдала, как Эджегыз укладывала мой чемодан, и напоминала, чтобы та не забыла положить разные мелочи. Мама велела завернуть мне на дорогу жареного цыпленка, вареные яйца, помидоры, несколько домашних чуреков. Всего этого мне и за неделю было не съесть, но коли уж мама так хотела, я не противился.
Байрам и Эджегыз вызвались проводить меня до самого райцентра, до станции. Мама вышла к порогу. Горячими ладонями взяв меня за голову, прикоснулась сухими губами к моим глазам. Сказала:
— Сынок, старайся учиться хорошо. Непременно получи образование. Твой отец мечтал об этом. И я этого хочу… Жизнь полна неожиданностей, сынок. Что бы ни произошло, знай: твоя мать хотела, чтобы ты стал сильным, мудрым а, главное, научился распознавать людей, нашел себе пару, достойную тебя, и шел с ней рука об руку всю жизнь. Пора детства миновала, сынок. Теперь ты взрослый. Думай. Не забывай ни добра, ни зла, которые нам довелось испытать. На добро старайся ответить добром. А на зло не злобствуй. Только знай, что оно есть. Что зла добром не отведешь.
Она еще раз поцеловала меня и легонько оттолкнула от себя:
— Ступай с богом.
Выходя из калитки, я обернулся. Мама глядела мне вслед и, поднеся уголок платка к глазам, вытирала слезы.
Я уходил из родного аула во второй раз. На сердце тяжелым камнем лежало дурное предчувствие… Гляжу ли с тоской на дорогу, серой змеей вползающую к горбам далекого холма, или окидываю взглядом нашу рыжую степь под лазурным небом, обернусь ли к домам родного аула, дрожащим в розовом предзакатном мареве и похожим на мираж, — всюду вижу мамины большие серые глаза, желающие сказать мне так много, что не хватило бы на все и жизни. Если бы я знал, что сегодня вижу их, эти родные и близкие мне глаза, последний раз, — уехал бы я разве!..
Я вернулся в Ашхабад в тот самый день, когда начались занятия в университете. Ребята приехали намного раньше и ждали меня. Вечером, собравшись вместе, мы устроили маленький пир. Орунбай привез из дому баранью ногу. Садык не забыл о своих обязанностях и по старой привычке взялся готовить каурму. Меня отправили в магазин за вином. Когда я вернулся, из кухни уже разносился манящий запах жареного мяса.
Стол накрывал Ораз. Мы все сходились на том, что у Ораза тонкий вкус и что он украсит наше праздничное застолье как подобает. И не ошиблись. На нашем круглом столе, покрытом добытой где-то белой скатертью, стояла в банке целая охапка сентябрьских роз. Цветы были роскошные — пламенно-красные и нежно-розовые. Комнату нашу словно перенесли в благоухающий сад.
А вот и огород в миниатюре: на широком блюде аккуратно разложены огурцы, помидоры и лук. Рядом — стопочка слоеных лепешек, которые мне дала мама на дорогу.
Вскоре Ораз весь стол заставил всевозможными яствами — гостинцами, что навезли ребята из дому. Ни один стол в ресторане не мог бы сравниться с нашим.
Садык принес жареное мясо. Мы расселись. Выпили. Нами владело радостное чувство — наконец мы снова вместе и впереди целый год студенческой жизни. Ораз сходил к соседям и принес проигрыватель, поставил пластинку. Садык снова налил всем; мы встали, звякнули граненые бока стаканов…
На второй день мы поднялись поздно. И когда собирались в университет, мне принесли телеграмму. Дрожащими руками я распечатал ее: «Срочно приезжай. Маме плохо. Байрам». Сердце у меня упало. Я застыл на мгновение, потом метнулся к своей кровати, выдернул из-под нее чемодан и стал швырять в него необходимые вещи. Ребята, мрачные, стояли надо мной и молчали. Я схватил со стола несколько ломтей лепешки, оставшихся с вечера. Завернул в газету, сунул в чемодан — перекушу в дороге.
— Сегодня поезда в вашу сторону уже не будет, — сказал задумчиво Ораз.
Я взглянул на часы: самолет тоже улетел четверть часа назад.
— Я выйду на Анаускую дорогу. Может, доеду на попутной машине.
— Пошли. Мы проводим тебя.
Машины по Анауской дороге сновали взад-вперед, обдавая нас пылью и горьким запахом отработанных газов. Мы потеряли более часа, голосуя у обочины. Остановились всего два грузовика: они сворачивали в сторону на полдороге к нашему райцентру. От досады я еле сдерживал слезы. Казалось, весь свет восстал против меня. Я сел на чемодан, обхватил голову ладонями. Ораз положил руку мне на плечо: