Тетушка Марьям заботливо ухаживала за мной. Она принесла и поставила на тумбочку у моего изголовья чайник с крепким чаем, вишневое варенье, горячий чурек, только что вынутый из тандыра, и сливочное масло.
— Ешь, сынок, на тебе лица нет, — сказала она участливо. — Я пойду в поликлинику, врача позову.
— Не надо звать Я сам пойду, — ответил я, поднимаясь.
"Сейчас или потом — какая разница? Все равно придется рассказать Художнику о пропаже, — подумал я. — Сбеги я сейчас из Ашхабада, у него не останется и сомнения, что я украл товар. А он сможет меня найти, если даже я провалюсь в землю, если нырну в океан. Нет места, где он не смог бы до меня дотянуться".
— Пойду в поликлинику, — сказал я тетушке Марьям.
Надев пальто и обмотав шею толстым шарфом, я вышел на улицу.
Изо дня в день становилось холоднее. Все чаще тяжелыми сизыми тучами заволакивало ашхабадское небо. Седеющие к утру ветви деревьев, ледяные ветры напоминали о приближении зимы. А сегодня иней, побеливший деревья, жухлую траву около арыков, телеграфные провода, не сошел и к полудню. Белесое солнце, как начищенный двугривенный, тускло поблескивало сквозь пелену туч. Ветер обжигал щеки. Наверно, ночью выпадет снег. Я плотнее запахнул пальто, поправил шарф, недавно подаренный Художником. Впервые этот модный мохеровый шарф не грел меня и не радовал. Пожалуй, уже время надевать шапку…
Я вышел на улицу Фрунзе и повернул направо. У входа в аптеку был телефон-автомат. Я прошел мимо, не решаясь — позвонить или нет? Потом повернул обратно. Махнул рукой: "Будь что будет!" Снял трубку, набрал номер.
— Вас слушают, — прошелестело в трубке.
— Это я, Дурды… — Как я ни старался быть спокойным, голос мой дрожал.
Трубка молчала несколько томительных секунд, затем раздались короткие гудки. Я отыскал в кармане еще одну монету, снова набрал номер.
— Слушаю, — ответил так же холодно Художник.
— Дурды говорит. Нас разъединили…
— Никто нас не разъединял! Это я положил трубку! Я! Понятно? И вообще, пошел ты собаке под хвост! Балбес! Чтобы я больше не слышал твоего мычания по телефону! Забудь номер…
Я оторвал от уха заиндевелую трубку. Из нее долго еще неслись шипенье, хрип, ругательства, и, наконец, снова посыпались гудки. Я постоял минуту, стараясь опомниться. "Вот так угодил… Ошибся номером, — решил я с досадой и начал рыться в карманах, рассчитывая найти еще монету. — Ну и поделом тебе! Еще не то услышишь…"
— Ну чего тебе, фраер? — спросил с раздражением тот же скрипучий голос.
— Это Самат-ага? — спросил я, с ужасом чувствуя, что вовсе не ошибался номером.
— Да! Да! Самат-ага! Чего тебе нужно?
— Самат-ага, извините… Я, может, не вовремя… Но я хотел вам сказать… — Трубка задрожала у меня в руках, горячий железный обруч сдавил горло. Я расстегнул ворот, прокашлялся. — Я хотел сказать, Самат-ага, что меня ограбили…
Что угодно я готов был услышать сейчас от него: и ругательства, и проклятия, и угрозы, — только не этот раскатистый — нет, не истерический — какой-то злорадный хохот.
Я замер в недоумении, судорожно прижав к уху трубку. Ждал, когда он перестанет смеяться. А он не переставал, гад.
— Почему вам так весело? У меня стащили чемодан с вашим товаром! — крикнул я со злостью, представляя, как у него при этом вытянется лицо и отвиснет нижняя челюсть.
Художник оборвал смех. Мне слышалось его частое дыхание.
— Осел лопоухий! Разве я тебя не предупреждал, чтобы по телефону ни слова о деле?
— Извините, Самат-ага, однако…
— Сдается мне, ты еще не знаешь, кто обчистил твою квартиру?
— Если бы знать! Все перерыл. Нет нигде…
— Иди расцелуй своих дружков. Опп из зависти могут тебя и в тюрьму упечь!.. До этого тебе не так-то далеко. Да, да, попомни мое слово!
— Не понимаю, Самат-ага. Объясните, пожалуйста…
— Какого дьявола ты ко мне прислал Орунбая? Этот тип, страдающий хроническим идиотизмом, не в состоянии вникнуть в суть нашего дела, не понимает добра, которое ему хотят… А ты-то наверняка знал, что он псих! Или ты, может, нарочно подослал ко мне помешанного, чтобы он меня укокошил?
— Что вы, Самат-ага…
— Я думал, раз уж ты прислал — так свой парень, с открытой душой к нему, карты свои раскрыл. А он на меня с кулаками. Паразитом обозвал… А потом заявился вечером и при гостях — при гостях, представь себе! — запустил твоим злосчастным чемоданом в мою голову. Не успей я нагнуться, пробил бы череп. Вот какие у тебя дружки, дорогой мой Дурды. Увидали, что у тебя завелась лишняя копейка, и за решетку посадить готовы. Разве не говорил я тебе, что единственный честный друг у тебя — это я. Скажи своему психу, пусть не вздумает бежать в милицию, как он здесь пробовал меня стращать: если меня схапают, я и тебя потащу. Так и скажи ему…