Я повесил трубку. Только теперь увидел, что у будки выстроилась очередь. В душе я радовался, что нашлась пропажа. Но Орунбай… Как он мог? Кто его просил об этом? Я его изобью, дурака!
Девушка, заметившая, что я кончил говорить, а все еще стою, нетерпеливо постучала в стеклянную дверь монетой. Я извинился, поспешно вышел из будки и чуть не бегом направился в общежитие.
Вахтерша Елена Степановна встретила меня приветливо:
— А, милый Дурды, здравствуй. Давненько не показывался. Как живешь?
Я показал большой палец — дескать, превосходно — и, не задерживаясь, прошмыгнул мимо.
Отворил дверь без стука, как свой человек. Ребята сидели за столом, обедали. Садык деревянным половником разливал щи в тарелки.
— Только истинные друзья приходят к накрытому столу! — закричал он, просияв. — Заходи, Дурдыхан, как раз на твою долю на дне кастрюли осталось!..
Я кивнул им, однако не перешагнул порога — поманил Орунбая пальцем.
— Меня? — переспросил тот, делая невинное лицо.
— Тебя, тебя, — закивал я, любезно улыбаясь и едва сдерживаясь, чтобы не разорвать его сию же секунду.
Орунбай вышел и плотно притворил за собою дверь. Он стоял, расставив ноги, уперев руки в бока, разглядывал меня настороженно. Мне очень не понравилась его вызывающая поза. Да еще ухмыляется, языком губы облизывает, а на губах застывает бараний жир. Лицо совсем не симпатичное. Но сейчас я его сделаю красавцем. Я замахнулся… Очень уж ловко Орунбай перехватил мой кулак у самого своего подбородка. Завернул мне руку за спину. Совсем не ожидал я от Орунбая, что он такой проворный.
— Спокойнее, хозяин! Если хочешь говорить, поговорим. Если хочешь рожки почесать, здесь не место, выйдем, там пободаемся, — сказал он спокойно, однако еле приметная дрожь в его голосе не предвещала ничего доброго.
— Отпусти, клятвопреступник, предавший предков! Ты сломаешь мне руку, болван!
— Тебе не руку — голову надо сломать. Кстати, почему ты обзываешь меня клятвопреступником, хозяин?
— Ты же обещал никому не говорить ни слова о деле, которое я доверил тебе!..
— Ну и что? Разве я кому-нибудь сказал?
Орунбай отпустил мою занемевшую руку. Усмехнулся, высокомерно оглядел меня:
— Я сдержал обещание. О твоем, как ты выражаешься, деле никто ничего не знает. Пока еще не знает, — сказал он, делая нажим на слове "пока".
— Перестань улыбаться, пока я тебе не расквасил рот, — процедил я, тоже подчеркивая "пока" и усилием воли удерживая кулаки в кармане. — Почему ты украл мой чемодан?
По лицу Орунбая пробежала тень. Брови сошлись на переносице, хищно раздулись к без того широкие ноздри.
— Выбирай выражения, хозяин, — сказал он, глядя на меня исподлобья. — Орунбай в жизни не сорвал яблока с чужого дерева. А чемодан я только вернул владельцу. Это был не твой чемодан…
— Ты хочешь опозорить меня перед ребятами!
— Если кто-нибудь этого хочет, то это ты сам, хозяин. А Орунбай не из таких. Орунбай перестал бы себя уважать, если бы ты сейчас оказался прав. Я верю, что ты все-таки порядочный человек, хозяин… Если хочешь удостовериться в прочности данного мной слова, зайди в комнату, поговори с ребятами, съешь тарелку щей за нашим столом…
— Я зайду. Я поговорю с ребятами. И щец похлебаю. Но прежде должен все же дать тебе в морду.
— Ты уже пытался это сделать, хозяин. Можешь попробовать еще раз. Но прежде чем поступить так опрометчиво, подумай хорошенько. Ведь Орунбай не дерево, у него тоже терпенье может кончиться…
Мы стояли грудь в грудь, дыша друг другу в лицо, пронизывая друг друга злыми взглядами, — со стороны, должно быть, напоминали двух враждующих петухов. Голубая набухшая жилка билась на виске Орунбая. Я подумал: если ударю в этот висок, отомщу сполна. Но тогда мы навеки станем врагами. Я разжал кулак и отступил. Орунбай осклабился, положил мне на плечо свою огромную тяжелую руку:
— Не надо, хозяин. Зачем нам ссориться? Орунбай три ночи не спал, все думал, как оправдаться, как объяснить тебе свой поступок, чтобы ты не обижался… И не придумал. Не могу объяснить. Взял вот и сделал. Не обижайся, хозяин.
В этот момент с шумом распахнулась дверь, из нее показалось розовощекое, лоснящееся лицо Садыка: