Чтобы немного развеяться, я бесцельно ходил по городу, с каждым днем все больше ощущая необходимость встреч, разговоров, близости с людьми; мне хотелось вернуться в общежитие. Но разговор об этом с ребятами я откладывал, опасаясь, что теперь уже они откажутся меня принять.
Я вышел на проспект Махтумкули, заглянул из любопытства в магазины. У кинотеатра выстроилась длинная очередь. Я тоже стал было, потом раздумал идти в кино. Перешел на другую сторону улицы и медленно пошел обратно. Девушки, идущие навстречу, удивленно вскидывали брови, другие склоняли голову, краснея. Я поймал себя на том, что чересчур уж внимательно к ним присматриваюсь… Уже второй раз сегодня прошел мимо общежития педагогического училища, где жила Донди. Не знаю, как это случилось, ноги сами несли меня туда. Но, едва поравнявшись с широким подъездом пятиэтажного розового здания с мраморной лестницей и алебастровыми вазонами, я невольно ускорял шаг. Но, когда удалялся на почтительное расстояние, какая-то сила заставляла меня снова повернуть обратно. Не знаю, на что я надеялся. На случайную встречу с Донди? А что я ей скажу? Что ко мне приходил ее отец и после этого я решил навестить ее? Стану уговаривать, чтобы она вернулась к мужу?.. Каким глупым и беспомощным, должно быть, покажусь я ей!
К остановке подошел троллейбус. Я прыгнул в него и поехал домой.
Войдя во двор, я увидел на веревке, протянутой между заснеженными персиковыми деревьями, скованные морозцем мои рубашки, майки и трусы. "Тетушка Марьям, пока я гулял, потрудилась, — решил я. — Надо будет старушке сказать, чтобы в мое отсутствие не затевала таких больших стирок. Ей, по крайней мере, раз пять пришлось сходить по воду к колонке. А она не очень-то близко, колонка эта. И вокруг нее вода смерзлась буграми — можно поскользнуться и разбиться насмерть".
Я отпер дверь и вошел в комнату. Не сразу понял, что изменилось в комнате, но она была какой-то другой. Ага, пол вымыт и блестит, точно отполирован. Книги собраны со стола, с пола и аккуратно сложены на полках. Кровать, которую я, хорошо помню, оставил неубранной, преобразилась, будто к ней прикоснулись руки волшебницы: постель аккуратно сложена, накрыта покрывалом, подушка взбита — стоит пухлой треугольной пирамидой. Ясно, здесь кто-то побывал. Хозяйка при всем старании столько работы сразу не проделает — возраст не тот. Я решил пойти к тетушке Марьям и расспросить ее. Шагнул было к дверям и встретился с ней на пороге. Она загадочно улыбалась.
— Приходили к тебе две девушки. Красивые. Говорят, ты у них тетрадку какую-то брал. Хотели вместе с тобой позаниматься, да тебя дома не оказалось. Я думала, ты скоро вернешься, отперла твою комнату, чтобы они подождали — не на холоде же им стоять, — и ушла к себе. Ждали они тебя, ждали да и затеяли эту уборку. Пришла одна ко мне, ведро попросила, таз взяла… Хорошие девочки. Мне они понравились. Видишь, в какую игрушку комнату превратили.
— Это, наверно, Энегуль с Гульнарой, — предположил я.
— Они и есть. Обещали еще прийти, погладить все, когда просохнет. Вот бы одну из них тебе в невесты! Я бы сватьей заделалась.
— На одну не согласен — обеих сразу, — сказал я.
Повесил пальто на вешалку и, упав на кровать, задрал ноги на спинку. Старушка укоризненно покачала головой, вышла, потихоньку притворив за собой дверь.
"Девочки, кажется, начинают меня жалеть", — подумал я. Это говорит не в мою пользу. Неприятно, когда ты достоин жалости. Конечно, разве они не замечают, что я хожу в последние дни как в воду опущенный? Рубашки на мне будто изжеванные, не поймешь какого цвета. Словно я в них уголь грузил. Некогда было своим туалетом заниматься — работал. В последнее время бросал в чемодан ношеную рубашку, выбирал из кучи ту, что почище. Мне сделалось не по себе, когда представил, как девчонки перебирают мое заношенное белье. Черт их принес! Кто их просил порядок у меня наводить! За собой бы смотрели. Сейчас жалеют. Потом высмеивать начнут. Ты же не хочешь стать посмешищем среди своих сокурсников, братец Дурды? Надо взяться за себя серьезно, нельзя так опускаться. Подумаешь, у кого не бывает неприятностей. Дружат с детства, потом расстаются, влюбляются в других. Такова жизнь, как говорят французы.
Я опустил занемевшие ноги на пол, закрыл глаза. Слышал, как открылась дверь и кто-то вошел, долго и старательно вытирал о тряпку ноги: иначе теперь грех ступить в мою комнату. Я чувствовал, что кто-то приблизился ко мне. Видать, я уже вздремнул, потому что никак не мог открыть глаз, пока не ощутил толчков в плечо. Около меня, улыбаясь во все лицо, стоял Ораз. Я сел и потянулся зевая.